Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

– Нет, закон может быть разумным, целесообразным, логичным, исполнимым, но справедливости в нем нет и никогда не будет. Даже в самом замечательном. Потому что закон пишут для того, чтобы большое сообщество людей могло сосуществовать с минимальными конфликтами и с наибольшей безопасностью для всех в целом и для каждого в отдельности. Справедливость же всегда зависит от точки зрения и личной ситуации. У вас вот она одна, а у меня другая. Наши представления о справедливости в каких-то вопросах могут совпадать, а в каких-то наверняка станут расходиться. Так что в законе справедливость не прописать, и для всех одну справедливость не придумать. Утопия это.

Катерину ужасно злил менторский тон Дмитрия Николаевича. Ну кто, скажите, дал ему право говорить с ней, будто бы она девчонка-гимназистка, а он её учитель?!

Пока она придумывала, как-бы ему так ответить, чтобы сбить спесь, Руднев закончил рисовать в альбоме, еще раз поправил Катерине волосы, драпировку, цветы и перешёл к холсту.

– Ой, а покажите, пожалуйста, что получилось! – воскликнула она.

– Да это же только наброски, – ответил Руднев, но альбом показал.

В нём, вопреки ожиданиям Катерины, никакого портрета не было, а лишь какие-то совершено незначительные на её взгляд фрагменты: линия подбородка и губы, прядь, прикрывающая уголок брови, широко распахнутые глаза, задрапированное плечо с ниспадающими волосами, усыпанными странными английскими цветами, изящно сложенные руки, в которые была вложена едва распустившаяся роза. Руки Катерине понравились более всего, она и не подозревала, что они у неё такие красивые.

– Как здОрово у вас руки получились! – восхитилась она и, воспользовавшись моментом, спросила. – Дмитрий Николаевич, а почему вы всегда перчатку на правой руке носите?

Руднев ответил равнодушно:

– У меня шрамы на руке от ожога, неприятное зрелище. Не хочу никого смущать.

– Ой, простите мне мою бестактность!

Он пожал плечами:

– Я к этому привык.

– А как случилось, что вы обожгли руку?

На этот раз Руднев поморщился и ответил так, что Катерина поняла, что и впрямь допустила бестактность.

– Это был пожар, – сухо сказал он и вернулся к холсту. – Вы еще не устали, Екатерина Афанасьевна?

– Нет, что вы!

Руднев принялся рисовать углём на холсте.

Некоторое время они молчали, потом Катерина снова заговорила:

– Мы с вами про справедливость и закон спорили.

– Я с вами не спорил, – Руднев мотнул головой. – Я лишь вам свое мнение высказывал и отвечал на вопрос про готовность вступить в революционную борьбу.

– Я так поняла, что это не для вас?

– Правильно поняли.

– Но разве же вы считаете наше государство замечательным? Разве вы не видите, сколько вокруг зла творится?

– Отчего же? Вижу. Но уверен, что одно зло другим не вылечишь.

– Так, по-вашему, революция – зло?

– Как любое насилие. Зло и глупость! – невозмутимо ответил Дмитрий Николаевич.

Катерина снова начала злиться. Этот Руднев был решительно невозможен! Она никогда ещё не встречала мужчину, который бы ей c одной стороны очень даже нравился, а с другой, невероятно раздражал.

– Вот вы любое насилие злом называете, а между тем рисуете своих рыцарей сражающимися с драконами и прочей нечестью. Как же так?

– Сражение и насилие – вещи разные. Сражение – это когда человек защищает себя или своих близких от реальной опасности, или сильный защищает слабого, или когда безусловное добро бьется с безусловным злом. А когда один пытается другому свою правду или волю навязывать – это насилие.

– Так вы же говорите, что у всех своя правда. Значит, добро и зло тоже у каждого своё. Разве не так?

– Я про безусловное добро и зло говорю. Есть то, что все и во все времена считали злодейством, ложь или убийство, например.

– Это вы про семь смертных грехов?

– Ну, в какой-то мере, и про них.

– Так разве же угнетение одних людей другими вы к числу безусловных злодейств не относите?

Руднев на мгновение задумался:

– Пожалуй, что отношу. Но только это злодейство не личностное, а общественное. Оно существует на уровне государства. Государство изменить можно, только поменяв закон и только через закон.

– Неужели вы думаете, что те, в чью пользу законы писаны, захотят их менять?

– При определенных обстоятельствах захотят. А вот если государство принуждать к этому насилием, оно только больше станет сопротивляться. Вот чего добился Гриневицкий своим взрывом, если уж вы изволили народовольцев вспомнить? Да того, что товарищей его отправили кого на каторгу, а кого на виселицу, а законы, между тем, только ужесточили. Вы вот про угнетаемые классы изволили говорить. Сколько, к примеру, при Александре II разночинцев стало в гимназиях учиться, а потом – всё! Циркуляр о кухаркиных детях. И примеров таких, к сожалению, множество. Так что, Екатерина Афанасьевна, в революционные методы борьбы я не верю.

– Вы просто сноб и ретроград! Сто лет пройдет, прежде чем у нас в России что-то изменится!

– Тут я, пожалуй, с вами соглашусь. На счёт ста лет, конечно.

Руднев улыбнулся, и улыбка это показалась Катерине возмутительно снисходительной. Она обижено замолчала, но продержалась недолго.