Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

Он и сам не смог бы ответить, чего в этой затее было больше: демонстрации намерения примириться с Никитиным или желания увидеть Екатерину Афанасьевну в своем доме иначе, чем позирующей для портрета. Обычно Дмитрий Николаевич старался избегать этических дилемм, выбирая то, что диктовали законы чести, но в сложившейся ситуации выбор оказался не таким простым. Не сказать, что его так уж сильно мучила совесть, в конце концов, отношения Екатерины Афанасьевны и Никитина природу имели туманную и неопределенную. Свои же чувства к Королеве мая он считал возвышенными и исключительно благородными.

Разговор с товарищами, однако, пошёл не по плану. Едва Руднев заговорил о приглашении, всё ещё терзаемый ревностью Никитин удалился под каким-то, очевидно надуманным, предлогом, не дав никакого ответа, да и Кормушин встретил предложение Дмитрия Николаевича без энтузиазма.

– Дмитрий, тут такое дело, – замялся он, – может, мы в какой другой день соберёмся?

Руднев, который был не большой любитель сборищ, понял, что Татьянин День как повод может пропасть, а придумать другой ему, редко кого-либо к себе приглашавшему, найти будет сложно.

– Только не говори мне, что вы, как другие остолопы, собираетесь в кутежах участвовать!

– Разумеется, нет! – заверил Кормушин. – Просто у нас запланирована встреча кружка.

Про кружок-то Руднев, конечно, позабыл.

– Да Бог с ним, с кружком! Вы и так в нём сколько времени проводите! Ну, что у вас там нового может быть? Все одно!

Кормушин насупился.

– Извини, не хотел тебя обидеть! – поспешил смягчить свою бестактность Руднев. – Ваше дело! Но, право же, вы туда как богомольцы на воскресную службу. Ну, что там без вас двоих один раз не обойдутся?

– Без троих, к твоему сведению, – заметил Кормушин. – Зинаида Яковлевна к нам присоединилась.

Руднев только руками всплеснул. Развивать тему он не хотел, зная, что кончится всё спором, который он со своими товарищами вёл уже не раз.

Дмитрий Николаевич политических убеждений Кормушина и Никитина не осуждал, но считал бессмысленными и безрассудными. Эти забавы – а иначе, как забавы, подобные увлечения он не воспринимал – были помимо своей никчёмности ещё и чреваты серьезными последствиями, подставляться под которые из-за пустопорожней болтовни в сомнительном обществе казалось Рудневу глупостью.

– Дмитрий, а чего бы тебе к нам не присоединиться? – меж тем вдохновенно предложил Кормушин.

– Нет уж! Уволь!

– Ну ты же ни разу у нас не был!

– Мы это обсуждали уже, Пётр. Не по мне все эти ваши разговоры слушать!

– Погоди отнекиваться! В этот раз всё иначе будет! У нас теперь вообще всё по-другому. С нами теперь такой человек! Ты даже не представляешь!

– Не представляю и не хочу представлять, – Руднев уже пожалел, что завёл разговор. – Коль не сможете прийти, значит, не сможете. В другой раз соберёмся.

Раздосадованный, он распрощался с Кормушиным и поспешил домой.

До Татьяниного Дня оставалось менее недели. В студенческом сообществе начиналось брожение. Активнее всех были первогодки, коим предстояло поучаствовать в праздничном беспределе в первый раз. Одни заранее начинали пить, другие, кто посмирнее, собиралась группами и взволновано обсуждали предстоящий загул.

Москва к студенческим гуляниям готовилась так же основательно: торговцы сколачивали ставни для витрин, кабатчики заказывали брагу подешевле да выставляли в заведениях мебель попрочнее.

Против обыкновения Университетское начальство в этот раз решило в стороне от вековых традиций не оставаться, однако вовлечённость свою выразило, к неудовольствию студентов, в указе о дисциплинарных наказаниях для особо рьяных да весёлых. Кроме того, в аудиториях всё чаще стали дежурить инспектора, которые строго наблюдали за общей атмосферой и, как поговаривали, ставили на заметку смутьянов и неблагонадёжных.

К студентам юридического факультета инспектором был приставлен Филимон Антипович Коровьев, титулярный советник при Московском управлении образования. Был он личностью неприятной и внешне, и по манерам. Щуплый, низкий больше от сутулости, абсолютно лысый, с нездорового землистого цвета лицом и маленькими, вечно бегающими за стеклами кривого пенсне, глазками. Он постоянно что-то суетливо высматривал и записывал погрызенным карандашом в замусоленный блокнотик. Своим присутствием он раздражал не только студентов, но и преподавателей. И те, и другие относились к нему с нескрываемым презрением и старались не замечать. Однако не прошло и пары дней, как этот невзрачный человек заставил себя страшиться.

Происшествие случилось во время лекции по международному праву профессора Яна Феликсовича Дашкевича, ворчливого, но всеми любимого преподавателя, одного из старших среди профессоров университета.