Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

– Вот что, Руднев, – сказал он после продолжительной паузы. – Вам о себе и своих друзьях стоит беспокоиться, а не обо мне. Я человек старый, так сказать на излёте лет, а вот у вас вся жизнь впереди. Вы, не в пример многим, человек умный, должны понимать, где геройство, где глупость, а где подлость. Вас по возрасту, конечно, на подвиги тянет, и это правильно. Только вот, послушайте старика, бой с ветряной мельницей – не подвиг, и крестовый поход детей – не героизм. Если хотите со злом бороться, сперва разберитесь, где оно, зло-то это, и подумайте, какой цены ваша борьба потребует. Помните легенду про дракона, победив которого, воин сам превращался в нового дракона? Знаете, что в этом самое страшное? То, что новый дракон, как выходит, страшнее предыдущего оказывается: сильнее, хитрее, кровожаднее. Так что, молодой человек, каждый раз, когда очередного дракона победите, не забывайте в зеркало смотреться, не появились ли клыки или крылья перепончатые. Так-то вот! А теперь идите… Впрочем, нет. Подождите. Вы по-немецки читаете?

Профессор порылся в ящике, достал одну из книг и протянул Дмитрий Николаевичу.

– Держите, вам понравится. Это первое издание.

Руднев взял книгу. На обложке значилось: Hans Gross, «Handbuch für Untersuchungsrichter als System der Kriminalistik» (Ганс Гросс, «Руководство для судебных следователей как система криминалистики»).

– Спасибо, господин профессор, – Руднев принял подарок, тщетно пытаясь найти какие-нибудь ещё подходящие случаю слова.

Глаза Яна Феликсовича снова увлажнились, он махнул на дверь и сердито сказал:

– Всё, Руднев, уходите! Прощайте!

Руднев молча поклонился профессору и вышел.

Не пройдя и десяти шагов, он внезапно столкнулся с инспектором Коровьевым, вынырнувшим перед ним неизвестно откуда, словно чёрт из табакерки.

– Господин Руднев, если не ошибаюсь? – спросил он, преграждая Дмитрию Николаевичу дорогу.

– Не ошибаетесь, – сухо ответил Руднев.

– Что же вы здесь делаете в этот час, господин Руднев? – губы Филимона Антиповича растянулись в неприятной улыбке.

– Не понимаю, почему это вас касается, – еще менее любезно ответствовал Дмитрий Николаевич, однако нарочитая грубость инспектора не смутила.

– Вы были у профессора Дашкевича. О чём вы с ним говорили?

– Если вы подсматривали, то скорее всего и подслушивали, – Руднев почувствовал, что раздражение его начинает перерастать в бешенство.

– Извольте отвечать, господин студент! – взвизгнул Коровьев, которого оскорбительный тон Руднева наконец-то задел.

– Er gab mir dieses Buch (Он дал мне эту книгу). – Руднев показал первое издание Гросса. – Ich brauche das für den Unterricht (Она нужна мне для занятий).

Как и следовало ожидать, немецким Филимон Антипович не владел.

– Извольте по-русски изъясняться! – прошипел он. – Я не знаю этого языка!

– Так учите, – пожал плечами Руднев. – Это прекрасный язык Шиллера, Гёте и Белецкого.

Довольный своей выходкой, Руднев отстранил Коровьева и поспешил прочь.

Дойдя до лестничного пролёта, Дмитрий Николаевич не удержался и обернулся взглянуть на ненавистного инспектора. Оказалось, что тот был уже не один. Рядом с ним стоял темноволосый сутулый человек в студенческой форме. Эти двое о чём-то доверительно переговаривались. В собеседнике инспектора Руднев с изумлением узнал Григория Алексеевича Рагозина. Было это крайне странно и тревожно, поскольку, как было доподлинно известно Дмитрию Николаевичу, Рагозин являлся одним из активистов студенческого кружка.

Почувствовав неладное, Руднев решил при первой же возможности рассказать об увиденном своим друзьям.

Глава 4.

Утром двадцать пятого января Дмитрий Николаевич проснулся от настойчивого стука в дверь своей спальни.

– Белецкий… – простонал он, накрывая голову подушкой.

Растивший Руднева с малолетства, Белецкий особое внимание уделял физическому воспитанию и развитию силы духа молодого человека. В частности, это заключалось в ежедневных тренировках и обязательных подъемах ни свет, ни заря. И хотя Дмитрий Николаевич ребёнком уже не был, а Белецкий после трагической гибели остальных членов семьи Рудневых из наставника перешёл в статус управляющего, традиции неизменных физических упражнений и ранних подъемов были сохранены. Дмитрий Николаевич не любил ни того, ни другого, но манкировать «распорядком жизни благородного человека» непреклонный Белецкий ему не позволял.

Дверь в спальню распахнулась.

– Белецкий, помилосердствуй! Ради великомученицы Татьяны! Дай поспать! – взмолился Руднев, зарываясь в одеяло.

– Дмитрий Николаевич! – обычно ровный голос Белецкого прозвучал так тревожно, что с Руднева слетел весь сон.

– Что случилось? – спросил он, садясь в постели.

Лицо Белецкого было хмурым, взгляд напряженным.

– К вам пришла Екатерина Афанасьевна. Она очень взволнована. Кажется, с вашими друзьями произошла беда.

Руднев кинулся одеваться. Пренебрегая приличиями, он вышел к гостье взлохмаченный и без галстука.

– Екатерина Афанасьевна, что произошло?

Девушка заломила руки и с рыданиями пала ему на грудь.