Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

– Нет, он, говорят, успел сбежать перед самым приходом охранки. Но почему ты…?

– Погоди! Он был с вами на Тверской?

– Был, черт возьми! К чему ты клонишь? Я знаю, что вы с ним, как кошка с собакой, и право, человек он не самый приятный, но идеям нашим предан!

Руднев поморщился, будто глотнул горечи.

– Не знаю, чему он там предан, да только я его третьего дня видел премило беседующим с Коровьевым. Они шептались, как два заговорщика.

– Быть того не может! Ты обознался! – возмущенный подозрениями друга, Никитин начинал всё больше кипятиться. – Где ты их мог видеть?

Дмитрий Николаевич рассказал про странную встречу.

– Этому должно быть какое-то объяснение! – не желал сдаваться Никитин. – Никто из наших, и уж особенно Рагозин, не может быть предателем. Ты вот знаешь, что он ради нашей борьбы от семьи отрёкся? Живет в Палашевском переулке в одной комнате с семью товарищами, а мог бы, как ты… – Арсений Акимович запнулся. – Извини, я не в том смысле… Просто хочу сказать, что он одержимый.

Слегка уязвленный, Дмитрий Николаевич пожал плечами:

– Ну, допустим, между местом проживания и порядочностью человека связи я не вижу. Но ты сам подумай, Арсений, пусть не Рагозин, но это точно кто-то из ваших, тот, кто всех вас знал. Кстати, мне Пётр что-то такое говорил, что у вас там теперь кто-то новый появился, и что теперь у вас всё по-другому?

Никитин замялся.

– Ладно, забудь! Знать ваши глупые тайны не желаю! – уже всерьез обидевшись, Дмитрий Николаевич поднялся и направился прочь. – Спи! Доктор велел тебе покой обеспечить.

– Дмитрий! – сокрушённо воскликнул Никитин. – Я тебе как самому себе верю! Просто, чем ты меньше знаешь, тем с тебя и спрос меньше, если что. Не хочу я тебе жизнь осложнять!

– Вовремя ты про это подумал! – буркнул Руднев. – Ладно. Всё, хватит разговоров. Завтра договорим. Утро вечера мудренее.

Однако на утро Руднев разговоров с Никитиным решил избежать и первым делом отправился в университет. Белецкому он строго-настрого велел с Арсения Акимовича глаз не спускать, всерьез опасаясь, что товарищ при первой же возможности покинет дом на Пречистенке, где было для него сейчас самое безопасное место. Руднев искренне надеялся, что, памятуя о давнем знакомстве, Терентьев оставит Руднева и Никитина в покое, и более, чем внимание филёров, им ничего не грозит. Но рассказывать всё это Никитину он не хотел, понимая, что приятельство с чиновником следственного управления тот вряд ли воспримет положительно.

После событий прошлого дня атмосфера в Москве была мрачная и напряженная.

Одетый в студенческую форму, да еще из со свежей ссадиной на лице, Руднев всю дорогу от Пречистенки до Моховой ловил на себе либо испуганные, либо откровенно враждебные взгляды.

От Боровицкой площади через каждую сотню шагов стали появляться полицейские посты, а перед аудиторным корпусом вокруг сквера было выставлено оцепление, не пускавшее никого дальше чугунной ограды. Студенты толпились на улице. Было их несравненно меньше, чем накануне. Лица были встревоженными, напряженными, потрясенными.

Из разговоров Руднев понял, что университет был оцеплен ещё со вчерашнего вечера, и что все ждали появления ректора.

Спустя полчаса жандармская цепь отступила ближе к крыльцу. Толпа хлынула в сквер. Стали раздаваться требования пропустить студентов в здание, однако вступать в конфликт с блюстителями порядка никто не решался.

Наконец на университетское крыльцо вышла группа из десятка человек: ректор, деканы, глава попечительского совета и московский обер-полицмейстер.

Ректор, профессор Павел Алексеевич Некрасов, поднял руку, призывая студентов к тишине. Тревожный гул сперва усилился, а после распался напряженной звенящей тишиной, в которой стал слышен скрип снега под ногами.

– Господа студенты! – воззвал Павел Алексеевич сильным лекторским голосом и сделал паузу. Казалось, тишина сделалась осязаемой. – Господа студенты! Вчера произошло ужасное, трагическое событие, унесшее жизни ваших товарищей, – по скверу прокатился вздох, ректор снова на несколько секунд замолчал. – В минуту скорби я обращаюсь к вам! К вашему разуму и к вашим сердцам! Я прошу вас, господа, проявить выдержку и благоразумие! И требую прекратить любые выступления и иные проявления бунта. Ради вашего же блага я вынужден ввести суровые меры по выявлению и пресечению всякого рода политических движений. В связи с чрезвычайной ситуацией я допускаю к университетским разбирательствам службы министерства внутренних дел и снимаю неприкосновенность как со студентов, так и с преподавателей.

Сквер взорвался возмущенными криками. Жандармы оттеснили студентов от ступеней на несколько шагов. Ректор выжидал.