Яшмовый Ульгень. За седьмой печатью. Серия «Приключения Руднева»

– Руднев, остыньте! Ни на что я не намекаю! Я просто объясняю ограниченность своих возможностей. И уж если на то пошло, вы ведь и впрямь мне Никитина не выдали.

– Не выдал, потому что знаю: вся его вина заключается в романтических бреднях о всеобщей справедливости! За это в тюрьму не сажают!

– Не втягивайте меня в эту дискуссию, мы в ней с вами компромисса не найдем, – отмахнулся Терентьев. – И передайте своим друзьям, что пока им лучше побыть вашими гостями… Да не смотрите вы на меня так, Дмитрий Николаевич!.. Их счастье, что за ними и впрямь особых грехов нет, иначе и вы бы для них защитой не были. В отношении Рагозина я могу то же сказать. Нет у меня пока никаких оснований на рожон лезть. Лучше скажите, что вы думаете дальше предпринять?

– Вернусь в университет. Попробую там поискать ниточку. А вы?

– Я, пожалуй, про вашего Коровьева разузнаю поподробнее, что за птица такая, – Терентьев немного помолчал, а потом, очень серьёзно глядя Рудневу в глаза, произнес: – Знаете, Дмитрий Николаевич, я давеча вспомнил, что вы убили человека. Хочу, чтобы вы знали, я бы никогда не позволил вам участвовать в расследовании, если бы не был уверен, что под дулом пистолета вы не растеряетесь, и у вас хватит духа и умения выстрелить первым.

– Это вы к чему?

– К тому, что дело мне кажется опасным, и я хочу, чтобы вы это тоже понимали.

Поздно вечером Руднев сидел на полу в своей мастерской, вход в которую без особого дозволения был заказан как для гостей, так и для обитателей дома. Нарисовав портреты всех действующих лиц разыгравшейся трагедии, он задумчиво перетасовывал их, раскладывая перед собой. Пасьянс у Дмитрия Николаевича не складывался.

В дверь постучали. Вопреки заведенному правилу, не дожидаясь ответа, в мастерскую вошел Кормушин. Выглядел он живее, чем накануне, но всё равно отчаянно походил на привидение.

– Извини, – пробормотал он, садясь рядом с другом. – Я тебе помешал?

Руднев торопливо сгрёб портреты, но Пётр Семёнович успел вытащить из расклада изображение Зинаиды Яковлевны.

– Я всё думаю, что, если бы не арест, я бы смог защитить её, – тихо проговорил Кормушин. – Вот скажи мне, Дмитрий, стоит ли что-нибудь её жизни?

– Не смог бы ты ничего, – одернул друга Руднев. – Не смей казнить себя!

Он выдернул портрет из рук Кормушина и перевернув, отложил подальше.

– Ведь того, кто сделал это с ней, найдут? Правда?.. Я бы… Мне бы пять минут с ним… – руки Петра Семёновича сжались в кулаки.

Руднев решил воспользоваться тем, что мысль о мести вывела товарища из скорбной апатии.

– Тебе Зинаида Яковлевна последнее время не казалась подавленной?

Кормушин встрепенулся.

– Да! Знаешь, в ней что-то переменилось с некоторых пор. Как будто огонёк погас. Я выспросить её пытался, но она не отвечала.

– И когда это началось?

Кормушин задумался, а потом мрачно ответил.

– Мне кажется, что с тех пор, как она к нашему кружку присоединилась.

Вопрос про отношения Зинаиды Яковлевны с Рагозиным Дмитрий Николаевич задать не решился.

– Когда мы последний раз с ней виделись, она мне что-то сказала про ангела и седьмую печать. Как думаешь, это она о чём говорила?

– Наверное, что-то из декадентской поэзии. Она в последнее время декадентством сильно увлеклась. Всякие там Гюисманс, Верлен и прочие, – Кормушин продекламировал:

«…В тумане пустоты безбрежной

Моих стихов судьба проста.

Я буду с ангелами нежной,

Войдя в последние врата…»

– По мне, так глупые бредни, но ей нравилось. Она даже письма стала подписывать – LyLy. От Lily Lady.

– Как ты сказал? – переспросил Руднев.

– Lily Lady. Что-то из куртуазного века, наверное. Прекрасная дама. Флёр-де-лис, – Кормушин нарисовал в воздухе геральдическую лилию. – Ты всё это лучше меня знаешь.

Боясь выдать волнение, Руднев решил свернуть беседу. Он плохо умел врать, а рассказывать другу про то, как была найдена Зинаида Яковлевна, вовсе не хотел.

– Поздно уже, – сказал он. – Пойдем спать, Пётр.

Осенённый новой идеей, Руднев поспешил к Белецкому.

– Где ты розы покупал? Ну, те, что для Королевы мая? – спросил он без предисловий.

Белецкий поднял голову от гроссбуха, в котором делал какие-то записи.

– В оранжерее Колесникова, – ответил он. – А что?

– А сколько в Москве магазинов или оранжерей, где сейчас можно купить живые цветы?

– Всего таких четыре места. Может, вы всё-таки изволите ваш интерес объяснить? Вы же не собираетесь меня сейчас за цветами посылать? После давешнего я ничему не удивлюсь.

– Нет, не собираюсь. Но завтра тебе будет нужно посетить все эти четыре магазина и узнать, кто недавно покупал белые лилии, и на какие адреса их доставляли. Много лилий.

На следующее утро Руднев встал поздно, поскольку Белецкий, проявив редкое человеколюбие, не стал будить Дмитрия Николаевича спозаранку. В результате, в университет Руднев пришёл лишь к середине учебного дня, но, как выяснилось, ничего из лекций не пропустил.