Ясидел на не очень плотной траве и ел сэндвич

Прошло более получаса после условленного времени, но никто не появлялся. Невзрачный мужчина достал сотовый телефон и набрал номер. Он внимательно слушал голос, предлагавший оставить сообщение после гудка. Он неодобрительно посмотрел на одну из двух женщин, сидевших за соседним столом, ту из них, что перевернула бокал с содовой и теперь, громко смеясь и мешая ему слушать, объясняла сидящей напротив подруге свою неловкость тем, что ей показалось, будто у нее в сумке вдруг забилась небольшая серая мышка. Другая женщина тоже смеялась ей в ответ.

Отчаявшись дождаться оригинальной женщины, не любящей «жадин», упустившей возможность так запросто поужинать и заработать сто пятьдесят долларов, они заказали одинаковые рыбные блюда, съели их без особого аппетита, расплатились и спустились к морю. Элегантная дама и импозантный мужчина вскоре ушли вперед, привычно переругиваясь, а мужчина невзрачный задержался, глядя на море. Он с раздражением подумал о тех двух женщинах за соседним столом. «Им самое место в параде безнадежностей раздела знакомств».

РЕИНКАРНАЦИЯ СИОНИЗМА

Всю ночь жгли костры. Иногда звучали выстрелы. «Это дети швыряют патроны в огонь», – догадался я и решил записать сына в танцевальный кружок.

Утром я разыскал школу танцев. Меня опередили две женщины. Учительница, маленькая и юркая, схватила первую мамашу и закружилась с ней в танце.

«Ага, матери записывают дочерей, а отцы – сыновей», – догадался я.

– Замечательно! – сказала учительница-пигалица и сделала отметку в журнале.

Теперь она схватила вторую мамашу, но та только подпрыгивала на паркете.

– Ну ничего, – сказала танцевальная дама и что-то долго писала в журнале.

Теперь она подскочила ко мне.

– Не собираюсь танцевать с вами, – сказал я, насупившись.

– А как же я узнаю, есть ли у вашего сына наследственная

склонность к танцам? – Учительница в наигранном удивлении развела руками. Я смотрел на нее и не отвечал.

– Ну ладно, – сказала пигалица и, убежав, вернулась с иголкой. Ловко, словно в маленькую подушечку для иголок на покое, она воткнула иглу мне в нижнюю губу и, когда кончик иголки вышел наружу, принялась обматывать вокруг нее нитку. Пока она это делала, я боялся шевелиться, но когда закончила, я спросил:

– Зачем это? – Странное дело, оказывается, иголка с ниткой в губе совершенно не мешают мне говорить.

– А зачем Аврам поднялся из Ура Халдейского и пошел в землю Ханаанскую? – спросила она.

– Чтобы стать Авраамом, – ответил уверенно я.

– Ну, вот – спокойно и рассудительно сказала ученая пигалица и сделала легкое па.

– Немедленно выньте иголку из моей губы, – потребовал я.

– Куда же я ее дену? – удивилась танцовщица.

– Пришпильте к моей рубашке.

– Ладно, – согласилась она добродушно.

На моей белой без кармашков рубахе с очень жестким красивым воротником, на груди (где сердце), иголка с обмотанной вокруг нее голубой нитью выглядела настоящей орденской планкой.

Я шел домой и был очень горд собою – мой сын будет уметь танцевать!

ПАРИКМАХЕРСКАЯ

Я зашел в парикмахерскую побриться. Я не стал выбирать мастера и достался не мужчине и женщине - парикмахерам, а подростку.

Он побрил меня, но я не ушел, а сел в мягкое кресло для ожидающих – листать журналы, которые обычно лежат в парикмахерских.

Я перебирал их и тыльной стороною ладони водил по лицу и шее. Сгибом пальца я нашел ворсинки возле кадыка, а рядом само почувствовалось раздражение или порез.

Я поморщился.

Подошла женщина-парикмахер. Она взглянула на меня, и в глазах ее было сочувствие. Она вернулась с опасной бритвой и присела на валик кресла, в котором я возился с журналами. Я откинул голову, а она осторожно, будто я был ее ребенком, водила по моей шее бритвой там, где схалтурил

подросток. Хотя она делала это без мыльной пены, но было не больно.

«Вы были первым клиентом у мальчика», – извиняющимся полушепотом объяснила она.

Касания ее бритвы и рук были так приятны, что я задремал, а когда очнулся, обнаружил, что женщина уже не сидит на валике кресла, а спит у меня на коленях. Иногда она вздрагивала во сне, вжималась в меня легонько и губами касалась шеи. Три удара пульса, дрожь, слабое дыхание и губы на моей коже. Пять ударов пульса, и снова – движение губами, словно легкий поцелуй, слышный только из-за близости к уху.

Я поднял спящую женщину на руки и пошел вдоль коридора искать ее жилище. Я начал с самой дальней двери. Когда меня впустили, там, внутри, была одна комната с двумя кроватями у стен, на левой – сидел мужчина, не сказавший ни слова, а возле правой – суетилась вокруг маленького ребенка хрупкая женщина. Между кроватями под окном была батарея центрального отопления, и в ней было на удивление много ребер для такой маленькой комнаты. На окне не было занавески, но висело на вешалке, уцепившейся за гвоздь в том месте, где мог бы быть карниз, очень легкое летнее платье с рисунком из крупных бледных цветов. Я залюбовался на миг платьем, не колыхавшимся на закрытом окне.

«Вам знакома эта женщина?» – спросил я, указывая кивком головы на свою спящую ношу.