Язычник [litres]

Она поначалу и произнести в ответ ничего не смогла, только вытаращила на него огромные с голубым донышком глаза, и он мельком как-то, сквозь мерзкую, продолжавшую мучить его тошноту, сквозь глухой стыд, сквозь образ Валюши, который как-то сам собой в эту-то минуту вдруг и возник перед взором, – одолевая все это, робко подумал: а вот теперь-то как было бы неплохо притиснуться к этой энергичной учителке, да накрыть губами ее лучезарные глаза, да запустить руки под бежевый плащ, под кофту, где скользила прохладная, гладенькая, налитая золотым соком шкурка.

– Ну и что? Видать, кто-то не смог реализовать, дело обыкновенное. Так хорошо еще, что припрятали, ведь могли и где придется вывалить.

– Как это, обыкновенное дело?.. – растерянно вымолвила она. – А разве это не стоит специального расследования?

Он едва не поперхнулся смехом. Но сдержался, положил ладони на капот, разочарованно и немного отчаянно похлопал по теплому железу и стал терпеливо – а он считал себя очень терпеливым человеком – говорить:

– Ниночка Васильевна, вы у нас новый человек, вы не понимаете ситуации… Расследование по поводу чего и кого я буду проводить? По поводу японских и корейских спекулянтов, которые создали демпинг нашим рыбакам, или по поводу наших раз… извините… долбаев, которые разорили, разворовали рыбозаводы? И мне ли проводить подобные расследования? А есть, знаете ли, отдел в областном УВД по экономическим преступлениям, а есть еще экологическая прокуратура, там сидят два или три сотрудника. Хотите, поезжайте на Сахалин, бейтесь в их двери. А я вам еще пару таких отвалов покажу… А знаете что?.. Может быть, сейчас в море сливают сотню-другую тонн селедки. На эту селедку на материке старушенция какая-нибудь молится, потому что для нее она – деликатес и жизнь, а здесь никому она не нужна, эта дрянная селедка… А видели вы, Ниночка Васильевна, берег после шторма, когда на много километров навалено гнилой рыбы?.. Не видели? Еще увидите… Потому что ее бывает наловят, а потом выясняется, что везти на продажу дороже, чем просто выбросить… Эх, Ниночка, если б вы знали, какие у нас богатые острова. Это только в паршивых московских теленовостях, которым японцы заплатили, говорят: нищая земля. Приедут волчьей стаей с видеокамерами и рыщут по островам – помойки ищут, помойки и снимают, потом показывают всему миру: вот, мол, глядите: Южные Курилы. И еще говорят: четыре скалы. Какие же четыре скалы?.. На сотни километров благодатной земли, почти субтропики… А море? Самое богатое море здесь во всем Северном полушарии – мне лично профессор-ихтиолог говорил. Называется апле… апве…

– Апвеллинг.

– Во-во, аплевинг. Дурниной богатство прет, валит ужасом на наши бошки чугунные. Наловить – наловили, дуром, нахрапом, страну прокормить можно, а куда пристроить рыбу, никто не знает, России она не нужна… Вот японцы оттяпают острова себе, уж они-то высосут все до грамма отсюда, все моря вокруг вычешут до белых камней, а нас с вами определят работать в говночисты…

– Да-да, японцы, – пищала «зеленая», вовсе не слушая его. – Им я и покажу это безобразие. Через несколько дней, когда приедет общественная делегация японских интеллектуалов, там же будут и журналисты из Токио и Саппоро…

– Да мне-то что, показывайте, пускай лишний раз посмеются над нами… и над вами.

* * *

С обеда в поселке ждали японцев. Но только к вечеру, когда солнце опустилось в горы Хоккайдо, на рейде в полумиле от берега встал небольшой теплоход, белый и слишком изящный для рабочего, не знающего элегантной светской праздности залива, в котором обретались корабли и суда, уставленные орудиями и локаторами или обвешанные снастями, кранами, лебедками, с закопченными трубами, провонявшие рыбой и соляркой. Японцев, тридцать пять человек, мужчин и женщин: журналистов, клерков, студентов, пенсионеров из Токио и Саппоро – в два рейса привезли на катере.

Свеженцев не видел, ни как встречали их, ни как повели в клуб, на фасаде которого уже за два дня повесили большой транспарант «Встретим Лодку мира с миром!». В клубе школьный хор пел для японцев романсы.

Свеженцев приехал уже по темноте и все новости узнал от дежурного дизелиста на электростанции. Свеженцев с ног валился от усталости и голода: с утра ничего не ел, – однако любопытство взяло верх, и он потащился на береговой откос, где собралась шумная толпа. Он сел в сторонке на бревнышко и стал наблюдать. Светил фонарь на столбе, щелкали фотовспышки, то и дело зажигались яркие лампы в руках двух-трех человек – Свеженцев догадался, что снимает телевидение. Но люди слились в одну шумную говорливую массу, и он долго не мог разобрать, где японская голова, где – русская, украинская, татарская, еврейская: как-то все головы были привычны и обычны, лица – преимущественно скуластые и раскосые, разве что у кого-то слабее, у кого-то сильнее. Одежда тоже у всех была одинаковая, что на японцах, что на своих: те же курточки, джинсы, яркие комбинезоны. Пожалуй, только один человек, сам Свеженцев, был в замызганной телогрейке.