Язычник [litres]

Председатель Семенюков Иван Иванович, обогащавший колхозников, Родину и капитана Слепцова, был отменный трудяга, он служил советской власти искренне, совестливо, и было это в его крови – беззаветная такая служба – не из страха, это уж точно, и не от рвачества или карьеризма, а что-то загоралось в человеке, когда поручали ему дело, и он – нет, не пытал себя работой, – пылал в работе, с лихостью, с азартом, забывая про сон, про выходные, про отпуска, про наживу. Вот уж о чем он меньше всего думал, так это о наживе. Доверие власти окрыляло его, и он отдавался ей целиком, без остатка. В семьдесят первом, что ли, году поехал Иван Иванович в Москву получать Героя Соцтруда, попал в короткий телерепортаж, в котором сам Генеральный секретарь толстомясым своим лицом тыкался в перепуганное лицо Ивана Ивановича. А потом и фотография Героя, и большой очерк о нем были опубликованы в «Труде», этот номер газеты островитяне-колхозники увидели еще до ожидаемого возвращения отца родного. А ждали его с заготовленными транспарантами и любительским духовым оркестром. Но Иван Иванович не вернулся. По слухам, доехал он только до Южно-Сахалинска, был чествован в кабинетах областной власти, а потом исчез. Просто исчез. И было его исчезновение настолько тихим и незаметным, без всплесков на поверхности, без кругов, как если бы исчез не прославившийся новоиспеченный Герой Соцтруда, а какой-нибудь затрапезный пропитуха, собиратель пустых бутылок, бомж или даже ничейный дворовый пес. Когда же кто-то потянулся было задать компетентным органам неуместный вопрос об исчезновении Героя Социалистического Труда Ивана Ивановича Семенюкова, то еще более компетентные органы, носящие строгие гражданские костюмы мышиного и кротовьего цветов, вездесуще появлявшиеся там, где задавались неуместные вопросы, – органы эти намекнули, что тема уже закрыта для обсуждения. Вместо Ивана Ивановича с Сахалина прибыл новый председатель колхоза Потапченко с не менее деловитым видом, и всю деловитость он употребил на то, чтобы расстроить трудовой механизм, отлаженный Семенюковым. Колхозишко всего за два года обвалился до уровня множества середняцких рыболовецких сизоносых хозяйств с минимальным доходиком, граничившим с доходяжничеством. И только позднее, много лет спустя, все поняли, что снижение это было вполне целенаправленным и санкционированным.

Сан Саныч выпутал еще несколько кетин, вновь забросил сетку, но Иван Иваныч угодливо подсказал:

– У тебя один кирпич отвязался, подбор задерется…

– Он с одного угла задерется, пускай, рыба и так хорошо идет, мне хватит. – Сан Саныч помолчал и вдруг спросил: – Иван Иваныч, ты кем на зоне был?

– Известно кем, музейным экспонатом. На меня вся зона ходила глядеть, как на Сфинкса…

– На Сфинкса?.. – усмехнулся Сан Саныч. – А я думал, как на мумию… Ну ладно, Сфинкс, что у тебя еще?..

Бедой для Иван Иваныча обернулось его рвение, беззаветное, самосжигающее служение власти. Когда промелькнул он в программе «Время», а потом и портрет его опубликовали в «Труде», лицо его, в чем-то даже добродушное, курносое, а в чем-то твердое, энергичное, узнали на другом конце большой страны, в крохотном городке Сарны на Украине. И оказалось, что был человек Иван Иванович Семенюков сундучком с двойным донышком. В сорок втором году он совсем под другой фамилией, Куцко, и под именем Пётр Евлампиевич – под своими настоящими, с рождения данными, именем и фамилией – ходил в средних чинах в полиции. И как-то молодой этот полицай, вовсе и не подозревавший, что изменяет Родине, а единственно отдавшийся своему главному призванию – беззаветному служению власти (какой уж власти, не ему было судить), выполнял поручение полицейской управы по конфискации урожая в двух отдаленных волостях. И выполнял его с таким энтузиазмом, что обрек на голод несколько тысяч человек.