Язычник [litres]

В каюте капитана старпом ловко откупорил французский коньяк из специального запаса, ловко соорудил столик, открыл бонбоньерку. Налил рюмочки, но только подняли, окунули губы и поставили назад. И еще минут пятнадцать болтали не пойми о чем, курили настоящую «Гавану». Наконец Денис Григорьевич решил, что пора:

– Ну что же, Тоши-сан, к делу?

– К делу, Дениса-сан, – закивал Тоши-сан, и чувствовалось, что он смакует неудобный, не перевариваемый для японцев звук «л», который ему так легко давался. – Сьто вы зелаете предлозить насей фирме? Мы, как всегда, готовы заплатить оцень хоросий цена. – А сам уже развернул папочку, достал электронный блокнот, приготовился писать. Денис Григорьевич кивнул Быкову, тот покраснел, деловито засопел, развернул свою папку, куда более внушительную, чем папчонка японца, – из натуральной кожи, пузатую, – вывалил веер листочков, протянул один японцу. Тоши-сан стал быстро просматривать столбцы записей и нажимать кнопочки в блокноте. Потом заулыбался:

– Краб – хоросё, лосось – хоросё, сайра – хоросё. – И сначала обрадовал: – Краб мы купим за презняя цена – семьсот иена килограмм. – А потом уже стал повергать в отчаяние: – За лосось моя фирма платит луцсе другой: цетыре тысяца цетыреста иена – центнер горбуса, пять тысяц иена – кета.

– Постой, постой, – перебил его старпом. – Ты что это придумал такое нехорошее?.. В два с лишним раза дешевле. Это ж грабеж средь бела дня… Вы ж ее впятеро дороже продадите… – Он, еще больше краснея и мгновенно покрываясь капельками испарины, подался с дивана вперед. Японец заулыбался еще приветливее.

– Разве мозно? Моя фирма нехоросё делать не принята. Бирза диктует свои правила, и сегодня – это луцсий предлозения…

Денис Григорьевич мрачно спросил:

– Сколько вы платили за рыбу вчера и позавчера?

Японец с готовностью ответил:

– Вцера горбуса – пять тысяц, кета – пять тысяц и сестьсот иена, позавцера – еще триста пятьдесят иена больсе…

Денис Григорьевич знал, что в этом Тоши-сан не врал. Впрочем, он ни в чем не врал, он просто, как и любой другой японец, никогда не говорил «нет». И это расплывчатое, скользкое отсутствие «нет» могло до нитки обобрать русских простодыр рыбачков, не умеющих сговориться, неспособных из-за гонора своего действовать сообща. И Денис Григорьевич знал, что откажи он сейчас – никто из перекупщиков других фирм носа не покажет на судне, да и у других цены были, конечно, ни на иену выше, ни на иену ниже, несмотря на то что Тоши сказал что-то про лучшую оплату. Вероятно, и в Корее сложилась такая же обстановка, и переход туда был бы только лишним перерасходом. На свои рыбозаводы, давно уже зачахшие, рассчитывать совсем было нельзя; они, может быть, и приняли бы браконьерский груз, но вот стали бы они сполна платить за него?

– Ну уж нет! – вскипел Быков, поднялся, маленький, разъяренный, кривоногий, заклацал зубами. – Заездили Россию, ворюги!.. – Стал размахивать руками перед улыбчивым лицом. – А завтра что? Завтра привезете нам ящик занюханных макарон – гуманитарную помощь?! А мы вам спляшем за эту гумпомощь. – Он порывисто вскочил и принялся было отплясывать. И вдруг с Денисом Григорьевичем случилось необычное, чего он и сам, видимо, не ожидал от себя: он вспылил, и не просто вспылил, а рявкнул с необычайным бешенством:

– Вон отсюда, придурок!

Старпом, разинув рот, остановился. Денис Григорьевич, морщась, добавил:

– Пожалуйста, выйдите отсюда. Сейчас же…

Ошеломленный старпом попятился из каюты, вывалился и захлопнул за собой дверь.

– Я прошу прощения, Тоши-сан… – Денис Григорьевич прятал глаза. Японец тоже хмуро потупился. – Начнем отгрузку немедленно на ваших условиях, – словно с одышкой, сипло добавил Денис Григорьевич.

После этого Денис Григорьевич участия в торговле не принимал. Он заперся в каюте и даже думать не хотел о том, что теперь происходит снаружи. Снял китель, склонился над умывальником, долго мыл руки с мылом. Потом уселся в кресле, в котором недавно сидел Тоши-сан, и стал попивать мелкой стопочкой вскрытый французский коньячок, заедать конфетами и смотреть по видео включенную наугад американскую дребедень, сопровождаемую идиотским, точно в унитаз произносимым переводом, – благородные лица героев и коварные физиономии антигероев, беготню и стрельбу из семисотзарядных пистолетов в заводских цехах: у них почему-то была сплошная беготня в брошенных заводских цехах и стрельба таким количеством патронов, которого хватило бы на мотострелковую роту. Но ему легко смотрелось, он отдыхал душой, забыв обо всем на свете, и не заметил, как задремал, а с дремой еще дальше отодвинулись от него тяжкие, пугающие думы.

* * *