Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования

Конечно, речевые жесты имеют до некоторой степени условную природу: и сам конкретный характер исполнения того или иного жеста, и ситуации, при которых он может быть уместен, и интенсивность жестикуляции зависят от условных «правил поведения», принятых в определенном языковом коллективе. Все же вполне очевидно, что степень конвенциональной условности жестов никак нельзя сравнить со степенью условности языковых знаков в собственном смысле. Я не говорю здесь о ритуализованных жестах пантомимического характера, служащих составной частью какого-либо принятого в данном обществе символического социального ритуала: приветствия, инициации, культовых действий. Но что касается спонтанной жестикуляции, сопровождающей языковое общение, то здесь, за исключением отдельных курьезов (как знаменитый, бесчисленное количество раз приводившийся пример инверсии жестов согласия и несогласия в болгарском языке по сравнению с огромным большинством других языков)[152], действия говорящих, воспитанных в разных языковых и социальных конвенциях, не требуют специального усвоения: они понятны сами по себе, или, по крайней мере, не заключают в себе ничего загадочного. Национальная и социокультурная специфика жестов придает кинетическим образам различную стилевую окраску, но в большинстве случаев, как кажется, не изменяет существо самих этих образов; наблюдая жестовое поведение различных языковых и культурных коллективов, мы видим, в основном, сходные кинетические образы, но выступающие как будто в разном стилевом воплощении. Подобным образом мы воспринимаем изобразительное искусство разных культур и эпох: отчетливо ощущая стилизованную окрашенность изображения, мы в огромном большинстве случаев способны воспринять его предметное содержание (если, конечно, оно вообще нам понятно), с легкостью адаптируясь к новой для нас манере репрезентации знакомых образов.

Говоря о различных возможных путях, которыми может идти перцептивное отображение языкового материала, нельзя не упомянуть о возможности образного отклика, при котором слова или выражения прел-стают внутреннему зрению в том зрительном облике, который они имеют на письме, в качестве компонентов действительно отложившегося в памяти или воображаемого письменного (или печатного) текста. Образ слова или целого выражения, воплощенный в письменных знаках, может возникнуть в представлении наряду с картинным, либо схематизированным иероглифическим, либо кинетическим образом, как бы поверх всех этих отображений. Я могу представлять себе буквенное отображение с большей или меньшей отчетливостью, охватить в представлении целое слово или только его часть, но в принципе буквенный образ слова способен возникать, в качестве образного отзыва, с такой же непосредственностью, как картинные или иероглифические образы.

Можно не сомневаться, что у различных говорящих буквенный образ слов способен принимать разный конкретный зрительный облик, характеризующийся разной формой букв, наличием или отсутствием окрашенности[153], различным положением в пространстве. Но кажется, что сам способ буквенного представления языкового материала естествен для языкового сознания в условиях современной культуры, в которой письменное отображение языка составляет очень большую часть языкового опыта. Этот тип образного представления можно назвать метаязыковым образом, поскольку в его основе лежат представления, являющиеся результатом обучения и рефлексии по поводу языка.

В моем опыте обращения с языком существуют ситуации, в которых метаязыковая репрезентация выступает на первый план в качестве образного отклика на слово или выражение. Так, союз ’что’ вызывает у меня представление этого слова в буквенном воплощении, от которого по обе стороны развертывается некое абстрактное, предметно не наполненное пространство, которое я ощущаю как пространство предложения определенного строя. Мне кажется, что графическое представление опорных слов и окружающего их пространства фразы вообще играет важную роль в том целостном образе, в котором говорящему предстает коммуникативный контур высказывания.