Язык птиц. Тайная история Европы

Совсем по-другому все складывалось у Рабле. Разумеется, и в его времена существовало такое же национальное масонство, как Элевсинские мистерии, столь же хорошо организованное, объединявшее в ее профессиональные корпорации, именовавшееся а мастерами, мэтрами. Все посвященные свободно общались друг с другом при помощи системы знаков, иероглифов, чей смысл никогда не открывался непосвященным, то есть профанам. Посвященные использовали этот тайный язык не только для того, чтобы переписываться с королями или критиковать их действия, но и для того, чтобы передавать друг другу новости королевского двора; отсюда пошло выражение «королевское искусство», которое означало искусство тайнописи и до сих пор сохранилось в современном масонстве, тогда как греки называли это искусство языком богов. Нельзя подобрать выражение, которое лучше охарактеризовало бы различия между двумя эпохами, чем это: Аристофан занимался тайнами богов, Рабле — тайнами королевской семьи.

Если сочинения кюре из Мюдона имели такой необычайный успех у его современников, то этот успех меньше всего был вызван теми восхитительными страницами, которые сегодня привлекают к себе наше внимание. Причиной этого успеха были те стороны его произведений, которые нам уже совершенно непонятны, но которые были легко доступны посвященному и рассказывали ему о тайнах двора Франциска I. Четыре книги Пантагрюэля, принадлежащие перу Рабле, представляют собой, таким образом, серию политических памфлетов, вот их краткое содержание.

Первый из этих памфлетов, считающийся сегодня второй книгой, был написан по инициативе королевы Наваррской, сестры Франциска I, против королевы Элеоноры Австрийской, сестры Карла Пятого, поручившего ей функции шпиона. Поэтому, когда читаешь одну из глав «Гаргантюа и Пантагрюэля», невозможно не рассмеяться до слез, представив именно ее в облике дамы из высшего парижского общества.

Второй памфлет, также инспирированный королевой Наваррской, посвящен главным образом Телемскому аббатству, олицетворявшему тенденции к лютеранству, выраженные весьма неопределенно, и вполне откровенное эпикурейство Маргариты. Это единственная часть шедевра Рабле, где можно найти какую-то дидактику; однако теория квинтэссенции, которая в те времена представляла собой самую настоящую религию почти для всех аристократов Европы, показана здесь не только свой абстрактной стороной; хотя, вынужденный под страхом виселицы или под страхом костра пользоваться языком иероглифов, писатель, кажется, не испытывает никакого энтузиазма от подобной схоластики. Он, конечно же, предпочел бы писать открытым текстом; однако в таком случае его шедевр вряд ли бы до нас дошел.

Третья книга увидела свет после смерти королевы Наваррской, а четвертая — после смерти Франциска I; эти книги отличаются наибольшей остротой и исторической ценностью, так как в них содержится описание войны андуйев, о которой нельзя отыскать никаких сведений в мемуарах того времени. Война андуйев, или война колбас (andouilles) расшифровывается как война в трауре (en deuil), поскольку две соперницы, Диана Пуатье и Екатерина Медичи, в равной степени отдавали предпочтение черному цвету. Екатерина была сторонницей Кварты, то есть римского католицизма и демократии; Диану поддерживала Квинта, или партия аристократов и кальвинистов, доктрина которых имела название теории квинтэссенции. Если бы тогда эта партия победила, мы сегодня все были бы протестантами и жили бы по английской конституции.

Я уверен, что нет ничего более интересного, чем этот отрезок нашей национальной истории; это один из важнейших узлов всемирной истории и пролог к Варфоломеевской ночи, обеспечившей окончательный триумф демократического режима, представленного парижской буржуазией. Но невозможно следовать за Рабле и следить за его рассказом, не поняв, что же представляли собой Кварта и Квинта, к которым он обращается постоянно, чтобы рассказать о важнейших событиях свой эпохи. Так как Рабле никогда не писал для профанов, то его очень мало заботило, сможем ли мы его понять. Тем не менее, ясно, что после долгих колебаний между Квартой и Квинтой он отдал предпочтение Кварте, то есть римской Церкви, которая в большей степени соответствовала его мужественной природе, чем женственные хитросплетения и интриги Квинты. Известно, что он умер как истинный католик, отказавшись от патронажа кардинала Шатильона, одного из корифеев Квинты, и перейдя под покровительство кардинала Лотарингии, который никогда не покидал партию Кварты.

Что касается несчастного Генриха II, то он всю свою жизнь метался между Квартой и Квинтой, то есть между своей женой и своей любовницей. Сердцем и душой он был с Квинтой; однако партия Кварты была настолько сильна благодаря поддержке всей парижской буржуазии, что он так и не смог развестись со своей женой и был вынужден смириться с присутствием в его семье, помимо Дианы, еще и нелюбимой им Екатерины.