Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

– Да, Натти, – честно сказала она. – Вы с ним очень великолепно смотритесь вместе. Но, знаешь, сын, это неважно. Уже неважно.

Натаниэль о чем-то задумался.

– Потому что «Никто не ищи своего, но каждый пользы другого?» (1Кор.10:24) – вдруг сказал он словно бы в поддержку и утешение.

Мэдилин посмотрела на него. Когда он вырос? Когда он стал для нее вот так уже ведь не просто сыном, но словно сотоварищем и боевым побратимом на поле жизни? Она улыбнулась:

– «Душу свою за друзей своих» (Ин.15:13), правда, Натти?

Они улыбались. Они улыбались уже вдвоем. Все неважно. Все правда уже было неважно.

IV

А детство заканчивалось. И не только у Уинаки. Натаниэль отправлялся осенью на учебу в Гарвард. Наверное, он еще сам не знал, хотел ли он или не хотел.

– Гарвард так Гарвард… – тогда просто сказал он.

Натаниэль не знал. Он правда не знал. Лучше было не думать. Лучше было оставить на потом. Он снова вернулся к оставленной было страничке раскрытой Псалтири. Еще строчку. Запомнить еще строчку, и другую, и, может быть, третью, и можно снова устремиться дальше. Как всегда. Когда пропадаешь и теряешься в рассветах и закатах и среди зеленой травы и синего неба, а завтра у тебя всегда и снова новый день. «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?» (Пс.115:3)

Натаниэль не знал, как он решил и нашел себе однажды это занятие – снова и снова порой стараться запомнить, запечатлеть памятью очередной стих, очередную песнь. Но Давид был великим полководцем, и Натаниэлю, наверное, немного представлялось, что если он вот так будет знать эти псалмы, то и он сам словно становится чуть-чуть таким же, как тот, совсем ведь так, словно и он сам чуть-чуть был великим полководцем. А потом он уже и забыл все это думать, но привычка осталась. И эта привычка все равно оставалась немного увлекательной и таинственной. Каждый новый псалом, каждая новая кафизма – они ведь ложились на память словно новые стрелы в колчан между другими такими же стрелами.

Он закрыл книгу и подошел к окну. Вот так он вырос. Мир менялся, жизнь менялась. Только он не стал вдруг разом взрослым, как ему казалось когда-то, когда он был малышом, что тебе исполняется шестнадцать – и ты вдруг разом другой и новый. Он был другим и новым, не таким, как ему было семь или десять лет, но и все же он оставался всего лишь Натаниэлем Лэйсом. Который просто любил это небо и эту зеленую траву. Он вспомнил. Гарвард. А потом посмотрел за окно. Наверное, немного манил и Гарвард. Но все-таки прерии – больше. Но на память уже легли новые строки. Простым решением. «Благословлю Господа на всякое время, выну хвала Его во устех моих…» (Пс.33:1)

V

– Гарвард так Гарвард, – тогда просто сказал он.

Лето. Пока еще стояло лето. Лето, словно целая жизнь. Но детство заканчивалось. И что-то менялось вокруг. Правда, эти изменения не имели уже к детству никакого отношения. Просто в ближнем поселке начал строиться военный форт. И в один из дней дакоты собрали свои палатки и ушли куда-то подальше в прерии. Лэйс не знал. Он как раз отлучался на несколько дней с отцом по делам ранчо. Потом вернулся и уставший, утомленный уснул. А потом был другой день. Который как-то незаметно пролетел дома. И не знала Уинаки. Она приехала погостить на несколько дней у своей названой сестры Хелен.

Мэдилин озадаченным взглядом окинула оказавшегося этим вечером на ее ранчо гостя и пожала плечами. Этот юный дакота никогда не бывал здесь. И еще это был слишком жесткий, враждебный взгляд для человека, решившего навестить своего хорошего друга. Но это были прерии. Мэдилин быстро справилась со своей озадаченностью. Громадная сторожевая собака, прекратив свой лай, расположилась теперь у ее ног и ждала конца разговора.

– Я понимаю, что вы меня не можете знать, но мое имя Сколкз Крылатый Сокол, и моя жена гостит у вас, – сухо сказал индеец. – Я пришел за ней.

Мэдилин молчала. Вот какой он стал, Сколкз Крылатый Сокол. Тот непримиримый мальчишка одних годов с ее сыном, которого она мельком видела когда-то. Грозный и невольно наводящий ужас воин.