Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

– Это так написано, чтобы люди не кидались друг на друга по поводу и без повода, как будто они не люди, а дикие волки. А когда ты должен быть уже воином и защитником, надо читать в другом месте: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15:13).

Сколкз вернул ему книгу. Но невольно не удержался от того, чтобы не выказать свою враждебность:

– Как-то у тебя все слишком складно получается, я всегда думал, что эта книга для детей и женщин, а ты все говоришь так, что она и для воина. Только тогда она не для тебя, – насмешливо взглянул он на него. – Тебе только и класть душу свою за друзей своих. Я хорошо помню, как легко тебя победил. Все равно, как если бы ты сразу взял да и сдался.

– Я не сдавался, – возразил ему Лэйс. – Ничего я не сдавался.

– Да и ладно, – заметил Сколкз. – Все равно ведь сидишь, унижаешься и оправдываешься передо мной, – добавил он.

Натаниэль посмотрел на него и уже ничего не произнес в ответ. Лишь глаза блеснули на мгновение щемящей сталью. Сколкз уловил его на собственных же словах. Жестоко и честно. Теперь нечего было сказать. Оправдание – на оправдание, мерзость – на мерзость? Он молчал. Вместе с невольной вновь вспыхнувшей обидой на Сколкза. Ему мало своего торжества, он еще и насмехается? Только он забыл, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. И забыл, что это ведь была его случайная победа. Все могло быть наоборот. Просто у всех и всегда бывают и победы, и поражения. Натаниэль собрался уже все это высказать вслух и просто уничтожить тогда хотя бы морально своего недруга. Но и все-таки только вздохнул и ничего не сказал. Говорить было нельзя. «Пусть он обижает, но ты не обижай. Слова его да будут для тебя упражнением в любомудрии. Если они не трогают тебя, это значит, что ты неуязвим. А если и страждет несколько душа, удержи прискорбное внутри себя. Ибо сказано: “во мне смятеся сердце мое” (Пс. 142, 4), то есть страсть не выказалась наружу, но усмирилась, подобно волне, разбившейся внутри берегов. Успокой свое лающее и рассвирепевшее сердце. Пусть страсти твои устыдятся присутствия в тебе разума, как резвые дети стыдятся пришествия достопочтенного мужа»[112].

– Хорошо, Сколкз Крылатый Сокол. Я услышал тебя, – наконец отозвался он.

Услышал. Опустил голову. «Больши сия любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя. Если кто услышит огорчительное слово, и будучи в состоянии отвечать таким же словом, преодолеет себя и не скажет, или, если кто, будучи обманут, перенесет это и не станет мстить обманщику, тот полагает душу свою за ближнего»[113].

Нат взял со стола книгу, словно был уже в комнате один. Наверное, так бы и прошел весь оставшийся вечер. Но Сколкзу не понравилась установившаяся тишина. И слишком озадачивало молчание Натаниэля. Он не знал, как когда-то сказал Антоний Великий: «Сын мой! великая слава – приобучиться молчанию. Молчание – подражание Господу нашему, Который “ничтоже отвеща, яко дивитися Пилату” (Мк. 15:5)». Зато знал Натаниэль. И решил уже молчать. Сколкз огляделся по сторонам и снова глянул на него. Неожиданно сам для себя вдруг подумал, что это, наверное, и правда очень правильные слова – «Любите врагов ваших…» Когда ненавидишь, то никогда ведь не замечаешь, что где-то переступаешь в своей ненависти грань мерзости и подлости и поступаешь так, как никогда бы не поступил, если бы увидел себя вовремя со стороны.