Icy Origamy

Ты уже не слышишь голос, что спокойно рассказывает леденящую душу историю, не пытаешься проследить последовательность шагов по доске, по тонкому льду под ногами —, но ты уже живешь этой историей. Это всё та же сказка, что рассказывал старик-наставник. Всё та же история, что из уст в уста передается по всему Леднику, перекладываясь в различных, зачастую противоречащих друг другу пересказах.

Но ты уже не слышишь слов: ты живешь ими.

Видишь не перед мысленным взором, который, по детской наивности, так сглаживает острые углы. Нет, видишь перед собой как наяву. И каждый шаг по замерзшей доске — как твой собственный. Каждая перестановка — как один маленький фрагмент, одна маленькая сцена в огромном паззле истории. Чья-то небольшая драма. Чья-то собственная правда.

Чья-то жизнь, в один миг ставшая слишком короткой.

- Ри! — девочка плачет, потерявшись одна, без брата, среди кошмарного бурана. Её сбивает с ног пролетевшая мимо фигура, и лишь чудо спасает её от сверкнувшего в темноте меча, рассекшего воздух, столкнувшегося прямо над головой с другим мечом.

Два чёрных силуэта на фоне чёрно-белого марева. Испуганная, замерзшая и потерявшаяся, девчушка отползает в сторону, прочь от сражающихся. В кромешном мраке зимней ночи и за белоснежной завесой ничего не видать. Ей жутко, ей страшно, она плачет, но слезы замерзают прямо на лице: тут стало слишком холодно. Слишком… холодно. Звон оружия, крики, и чей-то околевший труп на пути, рассеченный напополам — и замерзшим взглядом смотрящий в небо, на котором полыхает жуткое, нереально яркое сияние.

Первая фигура падает, рассыпаясь в ледяную крошку, пылью сметаемую с доски. Нет крови, но в память намертво въедаются выражения лиц фигурок. Марионеток, которые не знают, что их бал правит кто-то другой, что совсем не они решают свои судьбы. Для которых есть только их малая реальность, в которой происходит последний их бой насмерть на сумасшедшем морозе, где температуры давно уже улетели в минус, непригодный для жизни…

Она уже не надеется увидеть брата или наставника. Совсем запуталась в происходящем, перестав что-либо понимать, и собственная, совсем слабая ещё, магия не спасает уже от холода. Тело дубеет, в сознании темнеет, и кажется, что ещё одно движение — и упадешь замертво в этот белый-белый снег…

Лишь чьи-то руки в последний момент подхватывают её, и слабое тепло заставляет открыть глаза, чтобы увидеть обеспокоенный взгляд брата…

Ещё живого.

Где-то за стенами воет-плачет, надрывается вьюга, а маленький спектакль в театре ледяных статуэток все идет, завораживая взгляд, пугая и восхищая одновременно. Рилай уже не осознает, что сама передвигает фигурки, что она сама складывает этот безумный ледяной узор, освещаемый лишь тлеющими бликами от камина. Складывает, словно бумажные фигурки оригами, что так любила поджигать её сестра, хохоча, когда те сгорали прямо в руках Рилай…

Фигурка за фигуркой рассыпаются, разбиваются, тают, — уходят одна за другой с доски чьи-то небольшие, но ненадолго ставшие столь настоящими, жизни, оставляя за собой слезы, волнение, ужас. А иногда — просто грустный смех и внутреннее смятение от того, насколько же нелепо и глупо оборвалась чья-то жизнь, закончившись снежной пылью, затерявшейся по сугробам.

Лич продолжает говорить. Рилай его слушает, но давно не слышит самих слов…, но видит, слышит — чувствует — всё так, словно она там, внутри этого водоворота…

- Мама, мама… — она плачет, пока брат уносит её прочь, стараясь как можно дальше убраться прочь из эпицентра бурана.

Она не верит, не хочет верить в то, что всё это наяву. Хочет уснуть — и проснуться потом в своей уютной комнате, увидеть яркий свет за окном, услышать голос матери, говорящий, что всё хорошо, что-то был всего лишь плохой сон.

Но всё вокруг настоящее, всё до абсолютной абсурдной нереальности реальное. И всё чудится ей голос, преследующий её по пятам, тихий шёпот, вкрадчивый и мягкий, просящий обернуться…

Рилай не замечает, как медленно идет трещинами доска, словно бы сейчас сломается, как тонкий лед, обрушив оставшиеся фигурки в холодную воду, из которой в мир вырвется что-то другое… что-то по-настоящему ужасное.