Icy Origamy

Дикий вой раздается над заснеженным плато, взлетая к небу. Девочка в ужасе поднимает взгляд туда, где на фоне зелёно-синего небесного пламени развернулись гигантские крылья дракона. Где раздался, пролетев перезвоном по слухам, западая ледяными осколками в душу каждого, странный смех… Смех того, кто управляет этим театром с заведомо решенным концом.

Одно небрежное движение руки: барахтающиеся фигуры легко сметаются на пол, заставляя ледяного кота шарахнуться прочь, а доска делится глубокой неровной трещиной на две части, и по обе стороны остаются всего лишь две фигурки, словно тянущие друг к другу руки, но уже не способные как-то этот разлом преодолеть.

Лич раскрывает ладонь, в которой до сих пор держал цветок, и Рилай, на миг очнувшись от леденящей душу сказки, только сейчас понимает, что она до сих пор принимала за цветок фигурку ледяного дракона, вспорхнувшего сейчас из руки Этриана, взлетая к потолку.

А потом пикируя вниз, к доске.

…К снежной равнине, на которой остался последний шаг, последняя перестановка, последний бой…

Трещит рядом камин, и вдруг проскальзывают слова «а потом… потом на мир опустилось солнце… настоящее солнце, пусть и маленькое». Но Рилай уже еле слышала его, практически спала, утомленная, уткнувшись лицом в сложенные на столе локти. Спала — и видела завершение истории, забыв уже обо всех тех ужасах, что были в её середине, совершенно не запомнив то, что было перед самым её финалом. Словно это что-то кануло в пропасть, было упущено, утекло, как растаявший лед утекает талой водой сквозь пальцы…

В этой сказке не хватало одного фрагмента. В этом ледяном оригами был упущен один шаг, отделяющий невнятную фигурку от окончательной её формы.

Что-то очень важное, но кажущееся ей совсем незначительным на фоне всего, что произошло в ту ночь, чуть меньше, чем одну тысячу лет назад…

Он смотрел в светлеющее небо, стоя один посреди площади. Солнечный свет, столь непривычный после долгой арктической ночи, резал глаза. Заря полыхала по ту сторону разлома, восходя над руинами. Его сестра осталась на другой стороне разверзшейся бездны, разрубившей пополам весь Ледник. И она, и их наставник, и остальные выжившие, что потихоньку приходили в себя. Когда безумие спадет окончательно, они ужаснутся тому, что сами творили своими руками. Будут брататься жалкие остатки двух некогда больших армий, схлестнувшихся здесь. Осознав, что вернуть ничего и никого уже нельзя, что поздно уже, они начнут вместе зачищать следы войны.

Спустя многие годы разлом обратится в реку, которую позднее назовут «рекой мёртвых», а потом кто-то, в шутку — Стиксом. Это название на долгие века приклеится к реке.

Когда-нибудь все забудут, откуда оно пошло.

Память Живых сохраняет только силуэты, очертания, ассоциации, но не сами события, стараясь вытереть всё самое жуткое, смягчая острые углы. Некогда жестокая резня на лютом морозе превратится в сказание, а потом и в сказку, которую будут рассказывать детям. Затем и вовсе забудется, канет в Стикс. Никто не вспомнит, что всё это происходило на самом деле, и редкие будут припоминать это, как с трудом вспоминается страшный сон, оставив от себя лишь общие черты да ощущение страха.

Постепенно всё будет таять, утекать…

Пока не исчезнет последний, кто помнит, что было в действительности.

А пока он стоял, смотря в светлеющее небо по ту сторону разлома и на копошащихся Живых, помогающих друг другу и тем, кто ещё полчаса назад был их врагами. Он стоял тут один, и на руках его была теперь мощнейшая магия льда. Такая, о какой раньше он мог только мечтать.

Но всё же, он остался здесь один, замерзший изнутри.

Впрочем, оно было и к лучшему: теперь она была в безопасности от него. Она проживет свою жизнь, быть может, долгую, и только издали услышит о городах, заметенных снежными бурями. Она только издалека расслышит те сказки, что будут болезненно напоминать ей об этой ночи…

Быть может, найдет кого-нибудь.