Идеально другие. Художники о шестидесятых

Целый год я учился в художественной школе, абсолютно тщательно выделывая всякие мелкие штрихования. Мне говорили: «Не надо делать голову, делай только фон, научись разносить карандаш». Живопись шла гораздо лучше, и последние три года я был знаменитый в школе человек, который уже делал какие-то невероятные вещи. Конечно, муру собачью, но этого никто не делал. Я считался гением, отца вызывали к директору, а КГБ уже тогда внимательно следил за мной. В тоталитарной стране органам интересно все, каждый должен следить за каждым, если это страна порядка. Однажды отца вызвал директор и спросил: «Нет ли у вашего сына какого-нибудь старичка-художника?» На что тот честно ответил: «Нет». Они, как позже китайцы, нащупывали — нет ли какой группы или дурного влияния. А меня лишили стипендии в 20 рублей за две картины, представленные на первой зимней сессии. На одной был изображен концлагерь, на другой солдат с гитарой. «Почему?» — спросил директора отец. «Солнца нет! Облака, сырость, серость». Это было первое ЧП в моей жизни, но и первое крещение, с этого случая я начался как художник. А так как школа была при Суриковском, то туда я был уже зарезан и поехал поступать в Минск, куда меня рекомендовал академик Иогансон. Дело в том, что советская власть попала в сложную ситуацию — ее обвиняли, что она художников зажимает. Но многие художники советские были несколько левых убеждений внутри, и уже можно было немножко фрондировать. Была такая советский художник Соколовская. Таким был Иогансон, который лично допустил меня до экзамена. После экзамена я стою в коридоре и смотрю на него вопросительно, он говорит: «Я сделал для вас все, что мог. Но вы-то что за кончаловщину развели?» Потом уже, правда, он не мог меня не выгнать.

А за что вас выгнали из Академии?

Это было уже в Питере, в Академии художеств, куда я поступил, но меня через год выгнали. Я уже не делал своих работ в классе, а делал их в общежитии, где у меня все стены были завешаны. И однажды явились китайцы, которые меня довольно серьезно окружили, как в кино «Молодая гвардия», и стали спрашивать, что это за картины я делаю, кто меня учил и учит? А я писал очень густо, отчасти это и была такая кончаловщина. В Третьяковке сейчас висит что-то примерно в этом роде. Там имеется моя хорошая работа, с их точки зрения плохая. И они повесили маленький натюрморт, который я не считаю важным. И китайцы сказали: «Где это вы столько краски-то берете? Видно, богатый человек! Где деньги берете?» А я говорю: «Мне папа дает! Зарабатывает и дает! Я же не у вас взял». Оказалось намного хуже — они собрали собрание и вынесли официальную резолюцию с протестом и подали ее ректору Академии художеств, который так безумно испугался, что меня выгнал. Так бы он меня не тронул, но это же политическое дело, другая страна, международный скандал. Они написали: «То, что делает наш враг Япония, мы видим вдруг здесь, у старшего брата». У родного брата мы видим ту же гадость, что нам поставляет буржуазная Япония. Всего было три предмета — живопись, рисунок и композиция. И я получил две двойки по специальности. За композицию мне поставили два абсолютно правильно, я согласен. Но их принуждали. И оба педагога сначала мне ставили четыре, а потом сверху два. Жирно четыре, потом затирали на два. И каждый из них говорил: «Я тебе поставил четыре».

Как вы оказались в Театральном институте?