Идеально другие. Художники о шестидесятых

Буквально в дни, когда меня выгоняли из Академии, очередной жертвой Володи Слепяна был Николай Павлович Акимов. И когда он явился к Акимову, тот сказал: «Пусть он идет ко мне, я организовал факультет. Пусть ему не ставят двойки, пусть поставят „не аттестовано"». Я ведь учился из-за того, что был призывного возраста и должен был попасть в армию. Студентов не брали, в Академии не было даже военного факультета, а когда я поступил в Театральный, его ввели. Но получилось так, что на первом же занятии на актерском факультете разобрали пулемет «Максим», а собрать не смогли, потому что студенты со смехом все это разокрали. «Максим» для них был предметом смеха. Молодые актеры, мальчишки по 20 лет, красивые, веселые, легкомысленные, а им пулемет принесли. Военрук нас сразу выгнал. Я не хочу ругать армию, но служить там не могу. Как не хочу быть, к примеру, адвокатом или судьей. Я не против судов, но быть судьей не могу. Такое же у меня отношение к армии. Я думал о ней с ужасом. Мне казалось, что я обязательно там погибну. У меня было странное чувство, что меня там забьют товарищи. Хотя я ни ухом ни рылом не знал про армию. Просто я не был спортивным человеком, не умел быстро бегать, подтягиваться на турниках, драться. С детства не умел. Поэтому для меня это было очень страшно. Более того, я с 15 лет, когда мне попалась в руки кисточка, был фанатиком. Для меня невозможно было потерять день. А в армии потерять несколько лет казалось вообще кошмарным. Это сейчас, когда мне 70 лет, мне смешно. 55 лет пробежали быстро, и не так страшно. А тогда мне казалось, что нельзя упустить время, неделя не должна потеряться.

Чему учили на факультете сценографии?

Когда говорят, что я театральный художник, это неправильно. Я ведь вообще ни у кого не учился, а Акимов был просто моим старшим другом, к которому я относился с симпатией. Он очень любил меня. Когда я уехал в Москву, приезжал ко мне в Тушино, смотрел мои работы и немножко сокрушенно говорил: «Ну почему вы так много пьете? Мы так не пили». Я отвечал: «Не знаю, Николай Павлович». И он мне подарил набор открыток, на котором написал: «Дорогому ученику, который у меня ничему не учился и всему научился сам». У Акимова на факультете не занимались никакими искусствами. На театрально-постановочном факультете занимались теоретической механикой, технической механикой, изготовлением декораций. Нас учили, чтобы она не сломалась, чтобы актер не провалился и не сломал ногу, какая ширина лестницы для спуска, какая ширина марша — ступеней. Вот чему нас учили. И факультативно, один раз в месяц, пару часов, якобы рисование и прочее. Так что отношения к изобразительному искусству все это не имело ни малейшего. Зато там можно было заниматься чем угодно. Акимов вообще был человек довольно любопытный. Умный, талантливый, высококультурный — конечно, он очень выделялся. Он рассказывал: приезжают на курорт какой-то в Болгарии — прелесть божественная, тишина, и вдруг наши как гаркнули хором: «Хороша страна Болгария!» Учат — это не делайте, за оорт не плюйте, а что нельзя стирать носки в море на пляже, не сказали.

Свобода, индивидуальность — главный урок Акимова? Он не учил живописи, но из его мастерской вышло много художников.

Да, Михнов, Дышленко, Людмила Азизян, Эдик Кочергин, Миша Кулаков. К нему приходили те, кто вообще не мог рассчитывать поступить в Академию художеств. Он был человеком чрезвычайной выдумки, своеобразного вкуса и человеком, имеющим, что в то время было почти невозможно, свое лицо. Когда открываете Зощенко или Северянина, вы не думаете, великие они или нет, но вы их сразу узнаете. Это было большое достоинство. Акимов, разумеется, ничему не учил, но был хороший профессионал. Он умел делать, хотя и не получил хорошей академической подготовки. И из того, что умел, выработал свою манеру, законченную, броскую. Мне нравились его спектакли. Они не были глубокими, но весьма красочными. И я всегда с завистью смотрел на его декорации. Если говорить о нем всерьез, он делал очень интересные декорации. Все было остроумно и ловко скроено. Он не ставил драмы или трагедии, ставил спектакли немножко легковесные, с массой издевок, для него идеальным драматургом был Шварц, они даже очень дружили. Он создавал такую атмосферу, как будто спектакль разрешат один-единственный раз. Поэтому туда ломились. В дальнейшем такую же роль, как Акимов, играл режиссер совсем другого плана — Любимов в Театре на Таганке. Их можно назвать сходными в активном фрондировании. И, в хорошем смысле, в воспитании молодежи. Ведь что сделал Любимов — взял не драматургию, а литературу. Акимов занимался другим — отыскивал пьесы, которые вообще не шли, которые было очень трудно пробить, — Сухово-Кобылина, например.