Идеально другие. Художники о шестидесятых

А зачем он это делал, ведь это же его птенцы? Он пишет про себя, это его курятник оказался плохим. По-моему, он ничего не понимал в искусстве. У него было очень примитивное эстетическое воспитание — он мог, наверное, внешне отличить картину Плавинского от Зверева, дальше образование не шло. Он не из любви к искусству пришел, а из торговых соображений. Шел сплошной обмен. Например, китайскую вазу можно было обменять на картину Вейсберга. Если он идет на обмен, почему не взять? Товар на товар, как в средневековое время. Поэтому на стенах висела сборная солянка — Вейсберг, рисунок Яковлева или Зверева, тут же рисунок Фалька или Шишкина. Мишка Гробман был величайшим менялой в Москве. Офеня-меняла. Грязный, опущенный, замазанный дегтем, в валенках, ходил по Москве, стучался в двери, вваливался. «А мы вас не ждали!» — «А я вот шел и зашел!» Садился, начинался разговор, потом обмен. Большинство в то время были такими — ни автомобиля, ни денег, все страшно убого. Ходячие коробейники! В гости приглашали редко — приходит с портфелем, забирает, дает деньги и уезжает.

Фарца шла со всех сторон! А как вы с Рудиком познакомились?

Рудик Антонченко щупал доллары, когда они еще не родились, наверное. «Грины хрустят!» Рудик был из совсем другой команды, чем Гробман, он пришел из колоды фарцовщиков, а не бедноты из Текстильщиков. Рокотов, Байтак, Файбышенко были его личные друзья, генеральный штаб был кафе «Националь», внизу, где лавочки. Столкнулись мы случайно — сидел в метро, ехал от иностранца с дареным диском в руках. Сонни Роллинза, наверное. И он подскочил сразу ко мне: «Продаешь?» А я еще сам не слышал. «Надо послушать, подумать, потом тебе продам». — «Да нет, давай я тебе сразу дам 25 или 30 рублей. А еще у тебя бывают товары?» — «Бывают». — «Тогда я к тебе заскочу». Обменялись телефонами, таким образом я его держал в кармане, а он меня на прицеле — как полезного товароведа. Когда Рудик мне сказал, что он еще график и рисует буквы, делает книги, я обалдел. Я сначала думал, что у него нет профессии. Он элегантно одевался, у него был совсем не билетный вид, скорее американца или европейца, красивый галстук, пальто, костюм, который он шил сам, но по американским чертежам, брюки здорово шил, все делал только для себя, на заказ брал очень редко. Молодое поколение, белютинцы например, все любили красиво одеваться — Лев Збарский любил первый иметь американский костюм с разрезом или галстук. А где достать? Надо спросить у Байтака или Файбышенко, который таскал с собой галстуки в кармане, скупленные наверху у телеграфа. Файбышенко я видел еще до Рудика — когда учился во ВГИКе, он приходил к нам в общагу, приносил галстуки. На фестивале они очистили всех студентов мира, сняли все поношенные галстуки! Но нельзя же все джинсы на себя натянуть — надо их продать. Или книжки, которые тебе привозят, четыре тома «Архипелага ГУЛАГ». Его же не солить, продать надо! Надо было как-то от добра избавляться, тогда появлялись фарцовщики, которые у тебя всегда это брали. И к тебе приходит торговец, профессионал — Валька Райков или Сашка Васильев, берут книги, дают тебе деньги, несут, загоняют втрое.

Но числиться где-то надо было!

У Васильева был билет шизофреника второй группы, которого он добился после неоднократных покушений на самоубийство на почве наркотиков и пьянства. Получил билет, еще и деньги к нему, 20 или 30 рублей, плюс торговля книжками — он отлично кормился. Сколько раз ни был у него в гостях, он всегда замечательно угощал, всегда первоклассная селедка балтийская с лучком, бутылка из холодильника. Сашка никогда не стремился сделать коллекцию картин, его больше тянуло к книжкам, иконам, бронзе, которую в большом количестве привозили из деревень здоровые ломовики, как сейчас вышибалы в ресторанах. Развозили в чемоданах по квалифицированным столичным людям, все распределялось — в обмен или на деньги. Прибыльная была специальность — лучше было заниматься фарцовкой, чем работать библиотекарем.

На выставку на шоссе Энтузиастов в 67-м году ты попал случайно?