Идеально другие. Художники о шестидесятых

Это крупные фигуры, настоящие коллекционеры искусства, которые собирали Айвазовского, Репина и могли заплатить деньги. Они покупали голландцев, фламандцев, все, что можно было тогда еще найти на московских базарах. Все скупали: то, что сохранили дворяне со старых времен, носили в комки, а потом комки закрыли, потому что исчез антиквариат. На Арбате всегда торчали свои, находили необходимые вещи. А уж такие штучки, как Малявин, Коровин, мирискусники, были везде, но их не покупали, неинтересно — люди охотились за важными именами. «Мир искусства» не считался тогда убогим, все было выставлено — Врубель, Борисов-Мусатов. Были хорошие и плохие, просто не все принимали их, как декадентов, но они никогда не были запрещены, как и Блок присутствовал в школьном учебнике по литературе для четвертого класса. В 50-м году я зашел в Третьяковку — «Гонец», дипломная работа Рериха в Академии, висела как образец реалистического искусства. Все сделано по репинским законам, комар носу не подточит. Учитель Зверева, Николай Васильич Синицын, живший в проезде Художественного театра, в мастерской наверху, собирал мирискусников. Учился он у Кардовского, все было непрерывно, Николай Васильич даже остался в стороне от всех художественных драк за первое место в Академии, вел гравюрный кабинет, резал линолеум. А главные граверы были Кругликова, Остроумова-Лебедева, ведь до «Мира искусства» графики не было. Эрцлейг стал образцом для всех, а потом каждый сам развивал потихоньку свое собственное кредо. Таких были тысячи. Зверев однажды затащил меня к нему на чердак, он угостил чаем, потом открыл папку и показал гравюры, картины, рисунки. У него была целая большая папка, города и крыши Добужинского, Лансере, Бенуа, невпроворот. Не знаю, куда он ее дел — загнал, наверное. Синицын по домам не ходил, но постоянно пасся в «Метрополе», где наверху был антикварный по графике, там же был и Лева Кропивницкий, даже моему дядьке там оставляли гравюры.

Кондитер-коллекционер!

Я не знал о его существовании, он впервые появился в 51-м, на похоронах дедушки. Оказалось, в 22-м году он смылся, сдал бухгалтерские курсы в Москве и стал кладовщиком в магазине. На большие металлические весы он ставил мешки с конфетами и чаем во дворе «китайского дома» на Мясницкой. Баба фасовала, а потом отправляли на продажу в магазин. Продавщицы все были женщины, а в тени, за бортом прятались директор, парторг и кладовщик. В результате произошло знакомство с художниками, которые населяли весь двор и приходили чай покупать. Напротив жил Осмеркин, в доме «Россия» жил до войны Фаворский, потом переехавший в Загорск. И к нему приходили художники, меняли рисунок на кулек конфет. Так у него собралась целая папка, потом он стал собирать марки, коробки спичечные и прочую чепуху.

Ну а подпольные собиратели?

Мало денег у них! В Советской России, во время, которое мы затронули, 30 лет, не существовало капиталов и коммерческого обмена, поэтому ни о каких толкачах не могло быть и речи. Кому толкать? Где Березовский? У них денег не было, даже Костаки платил Звереву три рубля или пять, иногда прокисший суп давал своему любимцу. «Зинаида Семеновна, налей нашему любимому Толечке куриного бульончика!» А она тащит бидон прокисшего супа. Вот и отношение мецената к артисту! Кто же себе позволит такие вещи на Западе в это время? Академики давали меньше, чем иностранцы, — 50 рублей, 100. А на иностранной продаже можно было гораздо больше выручить — пятьсот, тыщу. И если даже появился убогий рынок, то о каких толкачах можно говорить? Этим было неинтересно заниматься. Например, Андрей Амальрик был толкачом. Но какой уровень — дворового толкача! Взял у меня рисунок, загнал за пол-литра виски, бутылку виски променял на диск. Вот весь толк, замкнутый убогий кружок. Перестройка вытащила всех на настоящий базар.

Он очень метко писал, что, оказавшись на Западе, русские художники выглядели как голый среди одетых.