Идеальные звёзды

– Он никогда не против покопать там чего или забор покрасить вместо нормальной работы. Наушники воткнёт и на целый день рисования. И гарантировано живой останется, ему уже домой скоро. А Юхаса жалко.

– Кстати, он просил тебе передать, что был рад служить вместе, несмотря на шум в душе.

Однако вместо ожидаемого раскаяния Син похабно ухмыляется, и я снова чувствую раздражение. Вечно ему хиханьки! Хочется продолжить тему, надавить, чтобы он наконец-то сознал, насколько это серьёзно.

– Я же говорил, что слышно.

– Ладно тебе, всё ж нормально в итоге, – он пренебрежительно морщится.

– В другой раз может не повезти.

– Ой, ты такой пессимист… – тон снисходительный, как и выражение физиономии.

– Зато ты легкомысленный, как какой-то, блядь, мотылёк! Порхаешь такой и ни о чём не думаешь!

– Очень верное сравнение, я лёгкий на подъём и красивый. Кто-то же должен уравновешивать твой бухтёж. Представь, если бы мы оба были такие? Я бы тоже бегал: «Туда не ходи, сюда не дыши, всюду опасность!».

Нехотя признаю:

– Второго такого я бы не выдержал, мне себя хватает.

Син озаряет меня улыбкой в тридцать два зуба, но тут же становится серьёзным:

– Кстати о твоих идеях. Насколько я умею считать, полгода уже прошло. Шесть месяцев и три дня.

В животе всё каменеет.

– И… как? Чувствуешь изменения?

Он дёргает меня за руку, притягивая к себе, смотрит в глаза – на губы – и снова в глаза.

– Я чувствую желание отодрать тебя во всех мыслимых позах. Что пишут журналы по этому поводу?

В голове привычно мелькает: «Что ты извращенец», – и он закатывает глаза.

– Кроме того, о чём ты подумал. И кстати, я даже не подслушиваю.

– Хочешь сказать, я такой предсказуемый?

– Мм, есть немного.

Ах так! Ладно. Ладно, я смогу. Заодно и разведка боем.

Опасливо зыркнув на дверь палаты, наклоняюсь к нему, скороговоркой шепчу:

– Я тебя люблю, – чмокаю в угол рта и тут же отодвигаюсь.

Не собираюсь я устраивать французский поцелуй с командиром на глазах у всех, кто вздумает зайти в палату. Ну и что? Ответит? Или промолчит?

Син распахивает глаза в приятном удивлении:

– Ого, это и правда что-то новенькое, – он тянет к губам мою руку и целует запястье. – Я тоже тебя люблю. Чем ещё порадуешь?

Я ощутимо расслабляюсь – и дышать легче, и даже тянет улыбнуться.

– А чего ты хочешь?

– Угадай, – ну да, морда такая довольная.

С сомнением оглядываю палату.

– Ты знаешь, что я не буду этого делать. Здесь дверь без замка, окно… Да хоть бы и замок. Представляю: врачи ломятся, все в недоумении, а потом дверь открывается и выхожу я – облизываюсь и китель застёгиваю. Ахуеть.

– Я знаю другой способ. Здесь вообще-то сортир есть, – он указывает на белую дверь напротив.

– Так, тебе нужно лежать!

– Я и лежу. Но руки-то на месте.

Смотрю на его правую руку, в фиксаторе. Син снисходительно хмыкает:

– Думаешь, я левой не могу? Я на все руки мастер. А ты тем временем можешь пойти туда и представить что-нибудь интересное. Потрогать себя… – он щурится как довольный котяра, – везде… На кой хрен нужна телепатия, если с ней нельзя развлечься?

Оглядываюсь на входную дверь. Стрёмно как-то… Но и отказываться не хочется. Теперь, когда Син дал подсказку моей фантазии, уже сложно выбросить из головы эту картину. Неторопливо прохожусь взглядом по его лицу, губам, которые вздрагивают в ухмылке – понял ведь, что я соглашусь. Шея такая соблазнительная: кожа тонкая, и за ней, настолько близко, торопливая пульсация… При мысли о крови вдруг чувствую, насколько проголодался. Ноздри вздрагивают, выискивая запах Сина среди всех этих больничных ароматов, а рот наполняется слюной.

Взгляд скользит ниже, уже жадно, по-хозяйски, оглаживает ключицы и ямку между ними… И упирается в ткань пижамы. Нет в мире более отвратительной, невозбуждающей одежды: мешковатый фасон, ткань на ощупь слишком плотная, цвета противно-блёклые, будто это старьё вылинявшее, а у Сина вон ещё какие-то цветочки-ромбики нарисованы. Нет, я понимаю, что так положено по местным правилам, но серьезно, это же просто оскорбление! Как у медиков руки не отсохли – натянуть подобную хламиду на такое идеальное тело? Вы ведь только посмотрите на него! Какие-такие больничные пижамки?! Единственное, что можно делать с этим телом, – рвать на нём одежду, впиваться зубами и трахать, пока не вырубишься без сил.

Ладно-ладно, сейчас у меня внутри отдаётся его боль – хоть и слабая, но всё же, – так что я готов быть нежным. Можно и не рвать. Просто лечь рядом, обнять, забраться ладонями под эту дурацкую пижаму, осторожно провести по коже, прижаться и чувствовать биение сердца. Обычного, уязвимого – о чём так легко забыть, засмотревшись на это внешнее совершенство.

Стоит подумать о сердцебиении, как я снова сбиваюсь на мысли о крови. Память тут же подсовывает образ, и всё сознание, до пределов, тонет в головокружительном ощущении: жидкое тепло, наполняющее рот; густой, насыщенный вкус; сочетание его запаха, рельефа мышц под ладонями, мягкой кожи и крепкого, сильного тела, которое хочется прижать к себе ещё теснее…

– Ты долго будешь меня глазами раздевать? Я вообще-то ответа жду.