Хотя, ясное дело, хочется начать прямо сейчас: его кровь уже начала действовать, разворачиваясь внутри моего тела энергией и ощущением силы.
Син тоже отрывается от моей руки, лизнув на прощание, и я спрыгиваю с кровати. Топаю к боковой двери. На пороге оборачиваюсь:
– Да, только давай чтоб она была нормального размера. Ну, как мы. Чтоб расслабиться.
Он деловито кивает:
– Сделаем в лучшем виде. Тебе понравится.
Стоит закрыть дверь туалета – ещё и штаны не расстегнул, – как сознание Сина жадно врывается в моё, наполняет собственным возбуждением, ощупывает – чего мне хочется? – и вытягивает обратно в палату. То есть воображаемую, конечно. Я тороплюсь представить его в привычной футболке и чёрных форменных штанах – никаких уродливых пижамок! – а Син, наоборот, когтями сдирает с меня одежду, разбрасывая по полу. Странно, что это рваньё не исчезает, как другие ненужные детали, а продолжает валяться. Хм, значит, Син удерживает этот образ своим вниманием. Ему нравится? Мы-то обычно аккуратно раздеваемся – не бегать же постоянно в хозотдел, мол, «извините, я ненароком порвал униформу в клочья, дайте новую», – но нужно будет попробовать в реальности.
Почувствовав моё напряжение при виде окна и двери палаты – я даже мысленно не могу расслабиться в такой обстановке, – Син тянет меня на койку, под покрывало. Благо в воображении можно сделать кровать большой и удобной, а его самого – раздеть за одно мгновение.
В укрытии из покрывала я наконец-то чувствую себя в безопасности, расслабляюсь, и возбуждение наполняет тело пульсирующим теплом. Мысли тут же складываются в образ: пальцы пробираются по коже Сина, царапают, сжимают ягодицы, забираются внутрь, в эту чудесную горячую тесноту – сразу три, чего уж мелочиться, – пока мой язык со вкусом вылизывает его губы, каждый маленький участок, особенно уголки рта. Когда я делаю так в реальности, Син каждый раз вздрагивает от щекотки.
Он улыбается: «Ты меня лижешь как еду». Зато уж сам набрасывается сразу с укусами – конечно, мысленно можно со всей дури впиваться зубами, следов это не оставляет. Шея, плечи, рёбра, живот… Однако тут уж от вида острых зубов, хватающих кожу, становится не по себе, и я его отпихиваю: «А ты кусаешь как еду. Хватит выгрызать мне кишки, а то аж всё упало».
Он тут же переключается на губы – так же агрессивно, но здесь это нормально, ведь я не вижу его зубов – и бормочет: «Так, я не понял, почему ты до сих пор в штанах?».
«Думал немного растянуть». Тем не менее, я всё же опираюсь спиной на стену туалета, пристраиваясь поудобнее, и расстёгиваю кнопки.
Его сознание растекается внутри довольным смехом: «Иди ко мне, я тебя растяну».
«Растянуть удовольствие».
«Уже не боишься, что кто-нибудь зайдёт? А я долго не продержусь». Да, я чувствую горячую пульсирующую тяжесть его стояка. Нужно догонять. Пара движений, чтобы распределить смазку по головке – я так соскучился, что уже весь мокрый, – и сразу беру темп побыстрее. Мысли Сина обвивают моё тело, дрожат от нетерпения, стараются буквально влезть в мои движения и злятся, что не получается прикоснуться. В сознании раздаётся: «Скорее бы домой», и я полностью с ним согласен.
Он возвращает нас обратно на кровать, под покрывало, и я вспоминаю: «А где медсестра?». «Щас, подожди» – с жадным, голодным рычанием Син прихватывает зубами кожу на груди, тянет. Ну да, совсем как в жизни, только сейчас на коже не остаётся бордовых царапин, так что я исправляю упущение. Он замечает, удивлённо останавливается, проводит по следам на моём теле: «Тебе нравится?». Я было смущаюсь, но… Да хрен с ним, полгода уже прошло, а стыд растворяется в возбуждении, так что я показываю Сину воспоминание: иногда в рабочее время я сбегаю, закрываюсь в кабинке туалета, расстёгиваю одежду и провожу пальцами по оставленным им следам. На плечах, на груди – укусы, засосы, просто небольшие царапины, потому что он хоть и старается быть аккуратным, но всё равно задевает. Мне нравится вспоминать, как ночью я чувствовал на коже его губы – то мягкие, то напористые. И язык – горячий, бархатистый. И даже зубы – покалывающие лёгкими искрами боли. Нравится знать, что он меня хочет, чувствовать эту связь, обозначенную тёмно-красными следами. Днём, посреди рабочей суматохи, они помогают поверить, что это не сон, не фантазия, которая вот-вот исчезнет, а реальность, в которой я принадлежу ему, а он – мне.
«Так вот почему ты всё время кусаешься – метишь свою территорию?»
«Ты против?» – я напрягаюсь, и в тоне невольно проскальзывает агрессия.
Он обвивает успокаивающе: «Нет, конечно. А хочешь, я сделаю татушку с твоим именем? На заднице», – и гогочет.
«А если я соглашусь?»
«Думаешь, мне слабо? Нет, ты что, правда так думаешь?» – я чувствую, что от возмущения он даже выныривает из нашей общей фантазии в реальность, смотрит на стену, которая нас разделяет.
«Никогда в тебе не сомневался. Давай, не отвлекайся».
Он возвращается, но бормочет: «Вот возьму и сделаю».
«Не надо мне имён на жопе! И вообще, я уже кончить хочу».