Идеальный (СИ)

Том вытягивает ноги, откидываясь в мягком кресле салона бизнес класса. С тех пор, как появились деньги Хиддлстон только так и летал. Он ненавидел шум общего салона, ненавидел все эти лица, попутчиков-соседей, норовящих пристать с расспросами, что-нибудь опрокинуть, пролить на его колени... А при природной неудачливости Тома происходило это часто.

«Пожалуйста, пристегните ремни...», – равнодушный доброжелательный голос.

«Конечно, без проблем», – мысленно кивает Том, щелкая замком.

Семь часов полета – и он дома. Один, в тишине... Просто лечь в постель, и закрыть глаза. Забыть о Крисе, о болезни, о договоре, заключенном с ним без его ведома... Забыть обо всем. Хотя бы на те пять часов, на которые его заберет сон.

***

Теперь ему снятся сны. Крис никогда не думал, что ему может сниться такое. Настолько извращенное, но в то же время сладкое... То, от чего просыпаешься среди ночи, зажимая пульсирующий, буквально ноющий член. И в голове только один образ: обманчиво хрупкое гибкое тело, изуродованная шрамами спина под ладонями... То, как доверчиво Том прижимался, словно ища тепла... Его тонкие пальцы, вцепившиеся в обивку, и хриплое дыхание, прерывающееся от каждого толчка.

Том... Черноволосый музыкант из Англии. С прозрачными, какими-то нечеловечески красивыми глазами. Такие бывают у умирающих. У смертельно больных и святых, как на тех иконах, которые показывала мать.

И его улыбка. Детская, открытая... на сцене. И приподнятый уголок рта, едва исчезают чужие взгляды. Скрытая боль в каждом движении. Одиночество, пустота... Все те чувства, что привносил с собой Том, словно остались здесь.

Крис поднимается с постели и плетется на кухню выпить стакан воды. Руки трясутся, словно он вчера пил. Хотя почему «словно»? Он пил. И вчера, и позавчера... И всю эту неделю. Приходил с работы и пил. Заливал в себя алкоголь, пытаясь заглушить воспоминания. Но память подобралась с другой стороны. И теперь заснуть означало увидеть все это снова. Мало того... Ощутить каждой клеткой накачанного виски организма. И в который раз позорно, как в пятнадцать лет, спустить в штаны, шепча ставшее проклятием имя.

Ты влюбился, Крис Хемсворт?

Крис прислоняется спиной к холодильнику и глухо смеется, чувствуя, как мокрая от пота кожа липнет к металлу.

Какое-то липкое безумие. Поистине...

Это больно, черт возьми. Знал ли Том, позволяя целовать себя, чем все это закончится для Криса, главного редактора мужского журнала, а к тому же, законченного гомофоба? Хемсворт помнил его глаза... Тогда, когда Том уходил. Там не было ненависти, обиды... всего того, что бывает в случаях подобных этому. Нет. Том просто понимал. Уходил, понимая.

Осознание обрушивается неподъемным грузом. Не оформившееся чувство, вертевшееся на периферии сознания, стало вдруг осязаемым. До боли.

Этот воспитанный, до тошноты вежливый англичанин оказался сильнее Криса. Сделал то, на что у него самого не хватило бы сил.

Остались только цветы. Завядшие белые лилии. До смешного символично. И больно...

Ни телефона, ни примерного адреса... И Крис снова смеется, зажимая ладонями виски. Даже если бы хоть что-то из этого было. Что бы он мог сказать?

«Привет, Том. Прости, что трахнул тебя и выставил из дома»? Или так: «Том, я сожалею, что так вышло. Я люблю тебя»?

Бред. Безумие. Идиотизм.

Но что еще можно сказать едва знакомому человеку, разрушившему все, во что он верил?

И Крис четко осознает: именно так сходят с ума. Он ведь... Он врет, называя Тома чужим. Тогда, когда Крис в первый раз прикоснулся к полураскрытым прохладным губам англичанина, это перестало быть правдой. Словно тот невозможный, абсолютно нелогичный поцелуй что-то скрепил. Что-то такое, что скрепляют не люди...

Если бы только хватило тогда смелости. Если бы не отвернулся трусливо, пропуская Тома к двери...

***

Та неделя, что пошла с момента возвращения в Лондон, пролетела, словно один день. С Томом так всегда бывало, едва он возвращался домой. Серое небо, серые деревья, серые люди... Все было серым. Бесцветным. Для него.

Как в тот день, когда он узнал, что болен.

Вопиюще белые стены кабинета, блеск каких-то странного вида аппаратов... И внимательные бесцветные глаза врача, который называет его «Том».

Естественно. Хиддлстон, пожалуй, не знает о своем теле и половины того, что знает этот седой мужчина.

– Том, мы вынуждены сообщить результаты исследования именно вам, простите. Ваши родственники...

– У меня никого нет, я в курсе.