Идеальный (СИ)

По коридору до номера они идут молча. Плотный ковер скрадывает звуки шагов, давая ощущение какой-то космической тишины... В приглушенном свете черные волосы Тома кажутся рыжеватыми.

– Пришли, – Хиддлстон проводит карточкой по магнитному замку у типовой двери с номером 1213 и оборачивается.

Нет, волосы у него не рыжие. Черные, как и должны быть. Но глаза...

Глаза у Тома зеленые. Яркие, внимательные.

И Крис чувствует, как ухает куда-то вниз сердце, а по спине ползут крупные капли холодного пота.

А потом Том быстро смаргивает и, скользнув по лицу Хемсворта прозрачным равнодушным взглядом, толкает дверь.

Номер у флейтиста шикарный, но абсолютно безликий. Выполненный в серо-черных тонах, он будто... та самая мутная темнота за окном. Призрачный. Ненастоящий.

Откуда возникла такая ассоциация Хемсворт объяснить не может, но ощущение настолько яркое и четкое, что хочется потрогать стену, чтобы убедиться в ее материальности.

– Присаживайтесь, – музыкант осторожно кладет карточку на полку у входа и кивает Крису на диван перед журнальным столиком, – я сейчас закажу кофе. И что-нибудь к нему.

Диван мягкий, приятный на ощупь. Крис вытягивает ноги и откидывается на спинку. На стене матово поблескивает огромный плазменный экран, подмигивает синим огоньком. И Хемсворт запоздало понимает, что в помещении темно. Мрак разгоняет только холодная голубоватая подсветка, пущенная по плинтусам у потолка и пола.

– Сейчас принесут кофе, – голос музыканта звучит откуда-то сбоку, – ничего, что без света? Я устаю от него...

– Без проблем, – Хемсворт кивает, – я, честно говоря, тоже.

Разговор снова неудобно прерывается, но, к счастью, тишину разбивает негромкий стук.

– Кофе, – Том чуть улыбается и идет к двери.

Официантка расставляет на столике чашки и прочие приборы и, поблагодарив за чаевые, деликатно протянутые Томом, удаляется.

– А она ничего, да? – прежде чем подумать, ляпает Крис, когда дверь за девушкой мягко закрывается.

– Тут стандарт, как и во всех отелях, – Хиддлстон, наконец, присаживается рядом с Крисом и берет свою чашку, – негласный, конечно, но некрасивую девушку не возьмут.

И Хемсворт рад деликатности англичанина.

– Я, кажется, обещал вам таблетку от головной боли? – Том вопросительно смотрит на Криса, – она все еще нужна?

– Нет, спасибо.

Только не тишина.

– Я хотел спросить, – наверное, слишком поспешно говорит Крис, – в самом конце на концерте, вы играли что-то не обозначенное в программке. Я бы хотел узнать название...

И Том вдруг улыбается. Светлой, какой-то детской, чуть смущенной улыбкой, от которой в груди теплеет. От уголков глаз разбегаются тонкие едва заметные морщинки...

– Это я сам написал, – тихо говорит он и быстро смотрит на Хемсворта, будто считывая реакцию, – я не думал, что буду играть ее, но... – он чуть морщит лоб, подбирая слова, – знаете, так иногда бывает. Я просто понимаю, что должен сыграть.

И снова вопрос во взгляде. Будто бы музыкант не уверен, должен ли вообще говорить.

– Вы сыграли не зря, – Крис почти судорожно делает большой глоток, – а запись этого произведения можно где-нибудь найти?

– Запись? – удивленно переспрашивает Том, – нет... Я не записываю то, что сочинил сам. Но, если хотите... – он чуть медлит, и Хемсворт вздрагивает от странного чувства волнения, пришедшего словно ниоткуда, – я мог бы сыграть для вас.

От этого предложения Крис зависает на несколько секунд, не зная, что сказать, а потом хрипловато выговаривает:

– Хочу.

Музыкант дергает уголком рта, обозначая улыбку, и встает.

И спустя несколько минут, Хемсворт заворожено наблюдает за тонкими пальцами, почти осторожно касающимися клапанов.

Том будто гладит инструмент, прося петь.

Прозрачные глаза закрыты, на бледном лице синий холодный отсвет.

И возвращается то самое ощущение, что не отпускало так долго. То, от чего выходя из зала, Крис не совсем понимал, где находится. Все тело будто пронзают тонкие иголки, задевающие каждое нервное окончание... И остается только сосредоточенное лицо Тома, словно выхваченное из тьмы бледным пятном света.

Музыка заливается в сознание чем-то волнующим, холодным... И Крису кажется, что она везде. В воздухе, в теле, под кожей... Она оплетает тонкой электрической сетью, проникающей все глубже.

Больно.

Безысходность, падение, оставленность... Мрак, однажды проникший в душу, больше не отпустит. Не уйдет. Выпьет по капле, забрав все светлое.

И оболочка, что осталась – грязная, отвратительная, испятнанная грехом – больше никогда не очистится. Потому что грязь несовместима со светом.

На лице Тома словно проступают черные линии. Тонкие, ломаные... Оплетают закрытые глаза, рвут тонкую кожу...

Холод охватывает все существо. Музыка словно превращается в жидкий азот. И Крис уже уверен, что еще несколько нот и сердце замерзнет.

Нет... не мышца, перегоняющая кровь, а сердце. То, что чувствует.

И вдруг все обрывается.

Резко, словно вилку выдернули из розетки.

Хемсворт в оцепенении смотрит на музыканта, не в силах шевельнуться. Заглядывает в его потемневшие мутные глаза. И вдруг...