Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Здесь Путинцев утверждает следующее: Садык-джан, осознав, что его прошения всерьез рассматриваться не будут, убедил подать прошение свою двоюродную сестру. Путинцев посоветовал своему начальству игнорировать и это прошение, однако и в этом случае он, по мнению вышестоящих, слишком поспешно высказал свое мнение по вопросу. Высшие чины не поддержали городского начальника, посчитав, что он проявляет солидарность с Мухитдином Ходжой и поступает против интересов начальства; а как мы увидим в главе 5 на примере дел об опеке, возражение начальству могло привести к пагубным последствиям.

Путинцев также проигнорировал тот факт, что Майрам-Биби внезапно заявила о том, что ее отец в момент формального учреждения вакфа был в невменяемом состоянии. Дело в том, что прошение, хотя и было составлено на русском языке, опиралось на исламский правовой аргумент. Перед подачей прошения колониальным властям Майрам-Биби получила от муфтиев фетву, согласно которой лавки нельзя считать вакфной собственностью, так как Байбаба был смертельно болен (мараз ал-мавт) в момент завещания своего имущества мечетям[441]. Как объясняет Рон Шэхэм, вопрос смертельной болезни, на котором базируется аргумент Майрам-Биби, является мусульманской правовой концепцией, основанной на предположении, что человек перед лицом неминуемой смерти склонен заключать сделки в ущерб кредиторам и законным наследникам. Поэтому мусульманские правоведы сформулировали предписание, защищающее последних. Оно гласит, что любое пожертвование по завещанию, сделанное на смертном одре в пользу какого-либо наследника, считается недействительным до момента одобрения его другими наследниками после смерти завещателя[442].

Таким образом, в фетве, запрошенной Майрам-Биби, указывалось, что Байбаба, учреждая вакф, не был в здравом рассудке и не осознавал последствий своих действий[443]. Муфтии постановили, что завещатель не имеет права (на-джа’из ва на-му‘табар) распоряжаться собственностью, находясь в таком состоянии, и вынесли заключение, что имущество Байбабы не может быть оформлено как вакф. Предлагалось поделить (кисмат намуда) лавки в соответствии с исламским законом о наследстве, поскольку «для обеспечения действительного и законного распоряжения [имуществом и правами на него необходимым] условием является способность распоряжающегося к здравому рассуждению»[444]. Перевод данной фетвы на русский язык Майрам-Биби приложила к прошению[445]. И снова – как в случае с первым прошением Садык-джана и актом, написанным Лыкошиным по итогам расследования, – колониальная администрация должна была принимать решение на основе документов, хотя и написанных на русском языке, но опирающихся на концепции шариата.

Мнимая невменяемость Байбабы представляла собой убедительный аргумент. Управление генерал-губернатора приняло его к сведению, проигнорировав рекомендацию Путинцева, и постановило, что необходимо собрать новые доказательства, связанные со смертью Байбабы[446]. Будет неверным объяснить данное решение рачительностью бюрократов в деле насаждения верховенства российского закона. По всей вероятности, аргумент Майрам-Биби, подкрепленный фетвой, показался управлению убедительным: если в момент определения условий вакф-наме Байбаба действительно был при смерти, то документ не имеет юридической силы. Тот факт, что этому аргументу поверили, означал, что кто-то из высокопоставленных чиновников российской колониальной администрации был заинтересован в смещении Мухитдина Ходжи с поста народного судьи.

Садык-джан был воодушевлен тем, что колониальная администрация положительно отреагировала на аргументы Майрам-Биби. Однако он также понял, что ему необходимо найти новые доказательства в поддержку своего заявления – ведь его прежние обвинения в адрес Мухитдина Ходжи, якобы узурпировавшего пост мутаваллия и растрачивающего вакфные деньги, были признаны беспочвенными. Если бы, к примеру, он смог доказать, что вакф-наме содержит неточности, то с большой вероятностью вакф был бы аннулирован. Тогда Садык-джан решил обвинить Мухитдина Ходжу в создании подложного вакфного документа: «…они утверждают, что вакуф вовсе не был учрежден Турамбаевым и что вакуф-наме подложно»[447]. В свете данного обвинения по приказу областного управления был истребован оригинал вакф-наме, который затем был переведен на русский[448]. Перевод был показан Мухитдину Ходже и Садык-джану для подтверждения. На допросе казий пояснил, что при оформлении документа он скрепил его своей печатью, а кроме того, на документе имелась печать другого высокопоставленного правоведа, Муллы ‘Абд ар-Расуля. Казий позже уточнил, что после него муфтий ‘Азизлар Хан, победивший на выборах в судейский кабинет, назначил Закир-джана на должность мутаваллия вакфа и приложил к документу свою печать (вторую печать на документе поставил сын ‘Азизлар Хана, тоже муфтий)[449].