Идентичность и цикл жизни

Выделяя «латентный период», предшествующий пубертату, психоанализ признает существование определенного психосексуального моратория в развитии – отложенного периода, позволяющего будущей зрелой личности и будущему родителю сначала «пройти школу» (то есть обучение, предусмотренное тем или иным технологическим укладом) и овладеть техническими и социальными основами трудовой деятельности. В рамках теории либидо не удается адекватно охарактеризовать второй период такого моратория, а именно отрочество. Здесь сексуальная зрелость индивида в большей или меньшей степени заторможена в части психосексуальной способности к интимным отношениям и психосоциальной готовности к родительству. Этот период может рассматриваться как психосоциальный мораторий, во время которого индивид, свободно экспериментируя с различными ролями, может найти нишу в каком-то из сегментов своего общества, нишу точно очерченную и вместе с тем словно по волшебству подходящую именно ему. Найдя ее, молодой человек приобретает уверенное ощущение внутренней непрерывности и социальной тождественности, соединяющее его детскую идентичность с тем, чем он становится, и примиряющее его с собственным представлением о самом себе и признанием его в обществе.

Если в дальнейшем мы будем говорить об ответной реакции общества на потребность молодого человека быть «признанным» окружающими его людьми, то будем иметь в виду нечто помимо самого признания его достижений. Для формирования идентичности молодого человека крайне важно получить этот отклик, получить функцию и статус как личности, чей постепенный рост и трансформация значимы для тех, кто начинает обретать смысл для него. Психоанализ пока недостаточно осознал, что такое признание является совершенно необходимой поддержкой эго в специфических задачах юношеского возраста, а именно: поддерживать защиту против многочисленных интенсивных импульсов (уже переместившихся в зрелый генитальный аппарат и развитую мышечную систему); научиться объединять наиважнейшие «бесконфликтные» достижения с трудовыми возможностями; ресинтезировать все детские идентификации уникальным образом, но в соответствии с теми ролями, которые предлагаются достаточно широкой частью общества, будь то соседский квартал, перспективная профессиональная область, объединение единомышленников или же (как в случае с Шоу) «великие мертвецы».

2

С лингвистической и психологической точки зрения идентичность и идентификация имеют общий корень. В таком случае является ли идентичность суммой более ранних идентификаций или же это совершенно иное, дополнительное множество идентификаций?

Если мы согласимся с тем, что идентификации детства (болезненные и противоречивые у наших пациентов) в сумме не равны функционирующей личности, то полезным будет ограниченно рассмотреть идентификацию как механизм, который помогает окончательно сформироваться функционирующей личности. Действительно, мы обычно предполагаем, что задача психотерапии состоит в замене болезненных и неадекватных идентификаций более желательными. Однако, как доказывает каждый проведенный курс лечения, «более желательные» идентификации незаметно подчиняются новому, уникальному гештальту, который выходит за пределы простой суммы своих элементов. На различных стадиях развития дети идентифицируют себя с теми частными аспектами личности взрослого, которые воздействуют на них непосредственно, происходит ли это на самом деле или в их фантазиях. Например, идентификация с родителями сосредоточена на определенных переоцениваемых и неправильно понимаемых частях тела, способностях, ролевых проявлениях. Более того, этим частным аспектам отдается предпочтение не по причине их социальной приемлемости (часто это все что угодно, только не характеристики, позволяющие родителям адаптироваться), а по природе детской фантазии, которая постепенно будет уступать место более реалистическому восприятию социальной действительности. Таким образом, идентичность, фиксируемая в конце подросткового периода, находится над любой другой идентификацией себя с персонажами из прошлого: она включает в себя все значимые идентификации, но она также и меняет их, объединяя в уникальное и более или менее гармоничное целое.

Если, говоря грубо, рассматривать интроекцию-проекцию, идентификацию и формирование идентичности как этапы развития эго и его еще более взрослого взаимодействия с идентичностями детской модели, то логично предположить существование следующего психосоциального графика.

Механизмы интроекции и проекции, составляющие основу более поздних идентификаций, и их относительная интеграция зависят от удовлетворительности взаимности (Erikson, 1950a) между взрослой матерью (или выполняющей ее функцию) и ребенком, на которого направлена материнская забота. Лишь опыт такой взаимности создает для самоощущения полюс безопасности, из которого он осуществляет контакты с другим полюсом: его первыми «объектами» любви.