Критические фазы жизни описываются в психоанализе преимущественно в рамках инстинктов и защитных реакций, то есть как «типичные ситуации опасности» (Hartmann, 1939). Психоанализ в большей степени изучает распространение психосексуальных кризисов на психосоциальные (и другие) функции, чем специфику того или иного кризиса, вызванного созреванием каждой функции. Например, ребенок, который учится говорить, приобретает одну из первичных функций, поддерживающих чувство автономии и один из первичных способов расширения радиуса «давания-и-получения». С первым робким проявлением способности намеренно издавать звуки-сигналы от ребенка немедленно начинают требовать сказать, чего он хочет. Это заставляет его пытаться путем правильной вербализации добиться того внимания, которое до этого он получал в ответ на указующие жесты. Его речь – это не только свойственные ему голос и манера; она также определяет его как того, кому отвечают с уже измененной дикцией и уже иным вниманием окружающие его люди. В свою очередь, с этого момента они также ждут, что будут поняты им при помощи меньшего количества объяснений и жестов. Более того, изреченное слово – это пакт: в высказывании, которое осталось в памяти других людей, есть доля необратимого обязательства, хотя ребенок может очень рано выучить, что некоторые обязательства (обещания взрослых ребенку) могут быть нарушены без предупреждения, но другие (его обещания) не могут. Эта присущая речи взаимозависимость не только с миром передаваемых в ней фактов, но и с социальной ценностью вербальных обязательств и высказываемых истин носит стратегический характер для опыта, который поддержит (или не сможет поддержать) развитие здорового эго. Именно этот психосоциальный аспект мы должны научиться связывать с теперь уже достаточно изученными психосексуальными проявлениями, представленными, например, автоэротическим наслаждением речью; использованием речи в качестве способа эротического «контакта»; или в случае речевых акцентов при упоминании определенных органов. Таким образом, с началом использования голоса и слов ребенок начинает формировать их особую комбинацию для капризов и песен, суждений и споров, которая становится частью нового элемента будущей идентичности, а именно «того, кто говорит и к кому обращаются с речью в такой-то и такой-то манере». Этот элемент, в свою очередь, будет связан с другими элементами формирующейся идентичности ребенка (умный, и/или симпатичный, и/или упрямый) и будет им сравниваться с проявлением у других людей, живых или мертвых, воплощающих для него идеал или зло.
Функция эго – интегрировать на данном уровне развития эти психосексуальные и психосоциальные аспекты и одновременно с этим интегрировать взаимоотношения вновь добавленных элементов идентичности с существующими. Ранее кристаллизованные идентичности могут стать источником возобновления конфликта, если изменения в качестве и количестве стремлений, расширение ментального аппарата, новые и зачастую противоречивые социальные требования сделают все предыдущие приращения недостаточными и поставят под сомнение все прежние возможности и награды. Такие кризисы развития и нормативные кризисы отличаются от навязанных извне травматических и невротических кризисов, поскольку сам процесс роста придает индивидууму новую энергию по мере того, как общество предлагает ему новые специфические возможности (в соответствии с доминирующими представлениями и институционализацией жизненных фаз). С эволюционной точки зрения процесс формирования идентичности происходит как эволюция конфигурации – конфигурации, которая утверждается постепенно через последовательный синтез эго и ресинтез, протекающий на протяжении периода детства; это конфигурация, постепенно интегрирующая конституциональные данные, индивидуальные либидозные потребности, приоритетные способности, эффективные способы защиты, удавшиеся сублимации и устойчивые роли.
5