Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

«…Было обсуждение ‹…›. Мне тоже пришлось: я сказал о политической стороне постановления, а о литер[атурной] стороне вопроса сказал: “Было бы никому не нужной ложью, если бы я сказал, что мне легко принять то, что сказано об Ахматовой и Зощенко” и т. д. Это звучало некоторым отличием от вполне подлых речей [Н. Л.] Брауна, [Н. Н.] Никитина и прочих. На меня обрушился было секретарь [Т. А.] Кожемякин, но не успел он кончить, как Прокофьев, не дав ни секунды времени, объявил голосование резолюции. Это было неспроста, а специально для того, чтобы не давать хода дальнейшему обсуждению моей речи. Интересно, что после моей речи Еголин подходил к Прокофьеву и шептался с ним – не о том ли, чтобы не обсуждать меня? Характерно, что в своем дальнейшем выступлении (о “Звезде” и перестройке работы Союза) Еголин, подробно остановившийся не только на беллетристике “Звезды”, но и на статьях ([П. П.] Громова, Т. [Ю.] Хмельницкой), не сказал ни слова о моих»[1355].

По-видимому, позиция Кожемякина оказалась тогда недостаточно «принципиальной», и 12 октября на первом заседании избранного 10 октября нового состава президиума ЛО ССП «для усиления» присутствовали уже секретарь горкома Я. Ф. Капустин, заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации горкома С. И. Аввакумов, а также приехавший из Москвы член секретариата ССП Борис Горбатов[1356].

Невольно возникает вопрос: почему/зачем Борис Михайлович вообще пошел на заседание правления? Ведь это собрание можно было и пропустить (как, собственно, и поступили О. М. Форш, Е. С. Добин, М. Л. Лозинский…). Свет на обстоятельства проливают воспоминания его дочери Ольги Борисовны:

«Мама умоляла папу не ходить на то страшное собрание: “Скажи, что ты болен. Ты достаточно пожилой человек, чтоб не ходить туда”. Но папа сказал: “Я не имею права не пойти на эту казнь. Все идут, а я буду сидеть дома?” Он мучительно просидел ночь за столом, придумывая, как ему выступить… И он выступил, назвал Анну Андреевну Ахматову полным именем, а не какими-то подлыми словами. Так же сказал и о Зощенко. Показав на свои седины, сказал, что не может говорить иначе и что он понимает: это – политическое дело. После его выступления представитель из Москвы (А. М. Еголин. – П. Д.) хотел взять слово – ему не понравилось вступление Эйхенбаума, но Прокофьев, который был тогда главой Ленинградского отделения Союза писателей, тут же, сразу, собрание закрыл – не дал ему слова. И все-таки надо было голосовать за исключение Зощенко и Ахматовой – и он голосовал, хотя для него это была казнь»[1357].

На следующий день, 20 августа, в газетах «Культура и жизнь» и «Ленинградская правда» было напечатано постановление ЦК, а 21-го числа оно было оглашено в «Правде» и прочитано по Всесоюзному радио. Поток гневных статей, заседаний и обсуждений захлестнул страну.