Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

Четвертая роль – неординарная, поскольку лишь единицы смогли сыграть ее. Она состоит в том, чтобы выйти на трибуну и в ответ на ожидание зала, который готов услышать либо покаяние, либо отповедь, начать выступать против происходящего, не соглашаться с основным докладчиком, выражать собственное мнение, не совпадающее с основным… Таким смельчакам либо вообще не давали криками закончить свое выступление, либо «закапывали» сразу же по сошествии с трибуны. Подобное выступление гарантировало то, что следующее собрание будет посвящено уже этому человеку. Единственный пример такого выступления, который мы можем вспомнить, – речь Н. Н. Пунина в октябре 1946 г. Гибель его в советском концлагере является логическим следствием подобных актов мужества. Прямая зависимость будущего от настоящего была предельно очевидна для современников: «Такова сила и безошибочность действия этого механизма, что иначе поступать нельзя; то есть можно, но тогда это равносильно отказу от социального бытия, иногда от физического»[1346].

Уместно привести здесь мысль Л. Я. Гинзбург:

«При Николае I (особенно в пору «мрачного семилетия») люди правительственного аппарата подразделялись на мерзавцев, полумерзавцев и полупорядочных. Мерзавцы помощью мракобесия продвигались выше и душили также и по собственной инициативе. Полумерзавцы мракобесием удерживались на своих местах и душили по приказанию. Полупорядочные от полумерзавцев отличались тем, что приказать им можно было почти все, но не все без исключения. Для некоторых надобностей их не употребляли. Что же делали порядочные? – они не принимали участия. У них были имения, и они имели эту возможность»[1347].

Советская власть не предоставила порядочным возможности уклониться от участия в вакханалиях; им нужно было выбирать – присоединиться к одной из трех групп или самим стать жертвой. Иного выхода не было. Адский круг, пронизанный парализующим страхом, был для людей сталинской эпохи суровой реальностью.

«Мне, – вспоминала О. М. Фрейденберг, – Б. (С. Г. Бархударов[1348]. – П. Д.) говаривал: “Не осуждайте людей. Особенно советских”. Он хотел сказать, что они поставлены в такое положение, в котором им, для спасенья жизни, приходится прибегать к любым средствам»[1349].

Именно по этой причине необходимо сделать очень важную в контексте нашего повествования оговорку:

В абсолютном большинстве случаев участники событий – и те, кто выступал в качестве свидетелей со стороны обвинения, и те, кто признавал несуществующие вины и унизительно каялся, – все они делали это вынужденно. Все эти слова произносились под пыткой, поскольку участники событий – все до единого – были вздернуты на дыбу эпохи.

И многие персонажи этой книги никогда бы не «прославились» как проработчики, а скорее стали бы серьезными учеными, но вся советская система провоцировала людей на такое поведение, и мало кто находил в себе силы противостоять или хотя бы осмыслить происходящее: сталинизм унавоживал научную почву своей идеологией настолько, что в такой среде могли развиваться лишь те силы и страсти, которые бы работали для укрепления тоталитарного режима.

Б. М. Эйхенбаум как первая жертва

Итак, 19 августа 1946 г. на заседании правления Ленинградского отделения Союза советских писателей СССР состоялось обсуждение литературной деятельности Зощенко и Ахматовой, целью какового было исключение осужденных постановлением ЦК писателей из рядов ССП. Из литературоведов в состав правления кроме Б. М. Эйхенбаума входил и преподававший в университете исследователь творчества А. А. Блока, также специалист по русской литературе XVIII века, В. Н. Орлов. Всего на этом заседании правления присутствовало 17 человек.

Председательствовал А. А. Прокофьев, присутствовал и новый редактор «Звезды» А. М. Еголин. Первым пунктом повестки дня собрания «О литературной деятельности М. М. Зощенко и А. А. Ахматовой» был вопрос о выводе Зощенко и Ахматовой из всех выборных органов Ленинградского отделения ССП.

В. Н. Орлов отмечал: