Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

«РЕШЕТОВ: В Москве вырос за время советской власти, даже не за все время, а за время пятилеток и войны, такой поэт, как Твардовский – это подлинный, большой настоящий советский поэт. Почему он вырос? Потому что рос не на традиции Георг[ия] Иванова, не на традициях акмеизма и символизма, а на традициях Некрасова. Этот поэт в Ленинграде при той обстановке, которая была, не чувствовал себя так хорошо, не чувствовал бы себя так…

(ПРОКОФЬЕВ: (перебивает) А что плохого в традициях Ленинграда?)

Это независимо от тебя и от нас. Какое влияние было в Ленинграде? Оно шло по разным линиям, от Петербурга, от ленинградской профессуры, уязвленной, такого авторитета, как Б. М. Эйхенбаум, линия которого не была линией на народность поэзии. Это сказывалось и в университете.

(КАЗАКОВ: А в чем сказалось влияние Эйхенбаума на поэзию?)

Борис Михайлович – авторитетный человек, он много работал в науке, он много и горячо проповедовал…

(КАЗАКОВ: Что и когда?)

Много и страстно занимался Ахматовой.

(С МЕСТА: Это было давно, в 20-е гг.)

Но почему же Борис Михайлович меньше занимался Маяковским? Почему внимание Бориса Михайловича не привлек Твардовский? Я случайно назвал имя Бориса Михайловича, я говорю о ленинградской литературной среде, которая себя засушила этой традицией…

(С МЕСТА: Какой традицией?)

Мы забывали великое народное наследие, ставшее достоянием народа, потому мы мельчили собственные возможности. В Ленинграде это сказалось наиболее ярко»[1418].

После этого выступил заведующий отделом пропаганды и агитации Ленинградского горкома ВКП(б) С. И. Аввакумов, который решил своим выступлением прекратить прения. Он еще раз попенял О. Ф. Берггольц, назвав ее выступление и оправдания неубедительными, а в заключение сказал:

«Ленинградский горком партии ждет от ленинградской писательской организации создания глубоко-идейных, высокохудожественных произведений, которыми и должны ответить ленинградские писатели на решение Центрального Комитета партии и тем самым оправдать то доверие, которое партия оказывает нашим писателям, которое оказывает нам товарищ Сталин!»[1419]

Вечернее заседание открылось в 17 часов 30 минут чтением проекта резолюции. Этот текст взволновал аудиторию еще больше, нежели основной доклад, – все, кто оказался поименован в резолюции персонально, стремились оправдаться. Лишь Б. М. Эйхенбаум не желал брать слова, хотя он в тексте проекта резолюции был просто-таки восславлен: