Идеология русской государственности. Континент Россия

Народ признавал государя. Царя. И ждал от него решения наболевших вопросов. Русский государь сохранял при любых народных волнениях тот свой идеологический статус, который приобретён ещё подвигом равноапостольного князя Владимира – быть предтечей государства и его гарантом, несущим элементом и той инстанцией, которая может изменить государство в нужную сторону в нужный момент. Дело не в «русской душе» и «вере в доброго царя», трактуемых как политическая незрелость русского народа. Всё обстоит прямо наоборот. Народ знал и помнил, на чём и на ком стоит Русь. Это народная идеология, а не утопия. Пугачёв представлялся царём – и только в этом качестве мог получить народную поддержку для грандиозной крестьянской войны за народного царя. Этим он был крайне неудобен большевистским интерпретаторам. Этим же напугал императрицу.

Но вот русскую политическую элиту – дворян и помещиков – русский народ закономерно и справедливо не любил. А позже и возненавидел. Элита всё больше удалялась от служения государству и народу. Государственное управление – при всех введённых Петром и далее усовершенствовавшихся механизмах «выслуги» – политически оставалось зависимым от дворянства, от помещиков. Пётр окончательно разгромил боярщину (чем закончил дело Ивана III и Ивана IV Грозного) – атавизм княжеской усобицы и сепаратизма. Но сделано это было ценой сословной политической консолидации элиты, появления у неё общих экономических и политических интересов. И эти интересы не были хоть в какой-то степени народны. Они были антинародны. Именно у государства зависимость от этой элиты была на порядок выше, чем от народа, имела критический характер. Зависел, конечно, от элиты и государь. Совокупность этих зависимостей ошибочно понималась как политическая «опора».

Вопрос об опоре государя на народ встал перед Николаем I, когда его вступление на трон (неожиданное в силу внезапной кончины Александра I Победителя) омрачилось бунтом и государственной изменой элиты – той самой, которая геройски проявила себя в Отечественной войне 1812 года. Понимали декабристы, что они делают, или нет, но они покусились на особую и ничем не заменимую роль государя в структуре и механизмах воспроизводства русского государства. Многие интерпретаторы потом десятилетиями утверждали, что Николай I испугался. Возможно. Но уж точно не за себя, а за государство, за Россию.

Правящий класс, созданный Петром Великим, – госаппарат, слитый в единое целое с земельной элитой, – дал в 1825 году фундаментальный политический сбой. Все последовательные послабления и освобождения от службы, пожалованные дворянству после Петра I, были объявлены декабрьским восстанием ничтожными и незначимыми, политически обессмыслены. Теперь в точном соответствии со сказкой Пушкина о разбитом корыте (сказкой для взрослых – в развитии крыловской басенной традиции) царь должен был быть у дворян на посылках, «обслуживать», как это формулируют сегодня, «прогресс» и все прочие пожелания «просвещённых». Солдат, то есть «представителей народа», вышедших на Сенатскую площадь, просто обманули. Они не знали, в чём участвуют. Но они там были. Декабрь 1825 года покончил с остатками либеральных увлечений Пушкина, поэт твёрдо занял сторону государства и государя, и высокое «общество» ему этого не простило.

Идея атаки непосредственно на государя – как на перегруженный, уязвимый элемент государства, единственную политическую связь государства с народом – введена в общественный оборот не самим народом, не Пугачёвым, а декабристами, дворянами, присягавшими служить царю и защищать Отечество.

Идея злая и подлая в самой своей основе. Направленная на уничтожение источника русской государственной власти. И государственной традиции, заложенной равноапостольным князем Владимиром и устанавливающей прямую связь народа и государя как государствообразующую.