Идеология русской государственности. Континент Россия

Таким образом, коммунистическая светская вера (утопия), будучи основанием власти как внутри страны, так и вовне, не позволяет свернуть к реальному социализму как самодостаточному социальному проекту. Но этот последний внутри страны требует от коммунистической догматики проектной конкретики, которая в условиях власти утопии невозможна.

Последняя попытка на практике продолжить строительство коммунизма стала одновременно попыткой преодолеть догматизм, овладевший к тому времени коммунистическим учением, вернуть ему первоначальный творческий, научно обоснованный характер. К тому же она оказалась несовместимой с сохранением сверх-власти, политической монополии партии, требовала ее слияния с общенародным советским государством. Влиятельные силы в руководстве партии этому воспротивились и коммунистический проект был отвергнут, низведён до уровня утопии. При сохранении власти коммунистической монополии началось замещение утопии западной идеологией потребительского общества. Разумеется, утопия проиграла идеологии, властный статус ей не помог. А вот действительная борьба идеологии народного государства с потребительской идеологией просто не состоялась. Народное государство не обладало нужной для такой борьбы самостоятельностью. На этом фоне нелепо печальной выглядит судьба диссидентов-шестидесятников. Они-то всерьёз подумали – как и многие убежденные коммунисты в СССР и за рубежом – что объявленный «возврат к Ленину», «возрождение коммунизма» как стратегии, означают отказ от власти, переход на подлинно научные позиции. Они тоже оказались утопистами. Ведь реальный Ленин был персоной сверх-власти, её основателем. Первым сверхчеловеком.

Советское народное государство развёртывает большие жизнеустроительные проекты. Создаются новые масштабные системы народного жизнеобеспечения – добыча и распределение газа, БАМ, поиск и разработка нефти и других полезных ископаемых, развиваются курортные инфраструктуры на побережье Чёрного моря. Военная промышленность эффективно взаимодействует с гражданским и научным сектором – авиацией, ядерной энергетикой, освоением космоса. Однако кибернетика (нет задела, он есть у британцев) и генетика (есть Вавилов и другие, задел есть!) попадают под религиозный запрет (которого избегает квантовая физика под защитой Берии). Под полицейский запрет попадают информационные технологии, копирование, видео – в них видят угрозу безопасности.

Потребительские мотивации должны контролироваться, а потому нельзя доверить решение об их удовлетворении неопределённому кругу лиц. Поэтому джинсы – рабочая одежда! – не производятся, как и многое другое. В сельском хозяйстве мы не справляемся без частного сектора – и подъём целины не решает проблемы. Сельское хозяйство невозможно развивать методами тяжёлой промышленности. Тут нужна хозяйственная самодеятельность. Не хватает продовольствия, зерна, мяса. Строительство не может обеспечить расселение коммунальных квартир, а жить на общей кухне – «друг у друга на голове» – не хочет никто. Этот атавизм практического коммунизма должен быть изжит. Впрочем, причина очевидна. Крестьяне превратились в рабочих, переехали в города. Откуда взяться такому количеству жилья, да ещё после трёх войн?

Временные (пусть и действовавшие несколько поколений) механизмы существования коммунистической монополии исчерпаны. Новый человек и народ созданы. Народное государство построено. Зачем дальше нужна сверх-власть партии? Светская вера без Бога утрачивает паству внутри самой политической монополии, а в народе о ней просто никто не думает – её постигает самое страшное, что может случиться с верой, – забвение.

Кинематограф переключается с общественных проблем на вопросы индивидуальной психологии и частной жизни. Самым показательным примером принципиально изменившегося соотношения частного и общественного в тематизации народного сознания становится фильм «Ирония судьбы, или С лёгким паром» и его прокатная судьба.