Иди и жди морозов

Она решительно смотрела на них, когда они закивали головами. Только бабка Марозова не выглядела убежденной. Когда Венда наткнулась на ее взгляд, старуха загадочно улыбнулась. Девушка выдержала этот взгляд, а потом, пройдя мимо хозяина дома, направилась к калитке.

– Так не должно быть, – кинул еще Олестко, когда она уходила. Он вежливо остановил ее. – Мы должны выбрать хранителя, и быстро. Жаль, что ты отказалась.

Она скривилась, но быстро взяла себя в руки.

– Возвращайся уже, ну же, – буркнула она.

– Ладно, я заканчиваю ворчать. Только прошу, чтобы ты еще пришла к роженице.

– Конечно, – она улыбнулась.

Марозова наблюдала за ними, продолжая кидать на Венду странные взгляды. Девушка кивнула на прощание и отвернулась с впечатлением, что вызвали ее не к роженице, потому что бабка прекрасно знала, отчего дети рождаются с такими шрамами.

Она пришла сюда, чтобы пройти какое-то испытание.

И не могла решить: взяв вину на себя, она победила, или, соврав, потерпела поражение.

* * *

И вот тогда это началось. Она об этом не знала, но именно в тот момент она вступила на путь, с которого нельзя было свернуть. Род, благосклонный хранитель семей и деревень, уже решил ее судьбу.

А может, он сделал это намного раньше? Может, так должно было быть всегда? Кто же из людей про то знает?

Олестко пришел со своей семьей в рощу, улыбкой здороваясь с девушкой. По правде говоря, до Венды доходили слухи, что мужчина обвинил ее в шрамах на теле его сына, но сам он ей ничего не говорил. Да и не всегда следует верить тому, что крестьяне в корчме после нескольких кружек меда болтают. Она и сама солгала Олестко, поэтому могла ожидать последствий. Но нежность, какую он проявлял к ребенку и жене, не ускользнула от ее внимания и утвердила в том, что она поступила правильно, не выдав правду.

Легкий ветерок с полей пах нагретой солнцем землей. Она любила этот аромат. Он знаменовал самые теплые и длинные дни года.

По тропинке от деревни приближался крепкий, молодой, хотя потрепанный жизнью мужчина, ведя за руку трехлетнюю девочку.

«Еще и они», – подумала Венда с гордостью. Свавер и Лань, следующий маленький шаг, следующее задание, которое помогло ей понять, что она готова.

Едва заметным кивком она поздоровалась с мужчиной. Воспоминания прошедших нескольких дней казались такими далекими, словно прошел уже месяц.

* * *

Время после похорон Имира прошло очень быстро, и каждое утро приносило новую неожиданность. Большинство из них имели сладковато-горький привкус.

Один за другим заболели несколько детей. Не было в этом ничего особенного, дети часто болели и, к сожалению, часто умирали. Но теперь болезнь была какой-то странной. Во всех случаях руку приложили духи, и Венда начала беспокоиться о том, что говорят другие: может, ей все же стоит стать хранителем, как хотела деревня, и четко обозначить свое присутствие, чтобы духи знали, что не могут безнаказанно наведываться в долину?

Все же она колебалась.

Много раз она ловила себя на том, что высматривает у леса волка, но нигде его не видела. Сначала она думала, что тот ушел, но несколько дней назад, ночью, над долиной разнесся одинокий вой, и она поняла, что он все еще где-то тут. Он просто за ней больше не следил. Все было, как раньше, до того, как они встретились, и в то же время по-другому, потому что она уже знала о нем.

Все чаще она высматривала угрюмого мужчину с золотыми глазами, потому что тот, хотя и был опасен, оказался единственным свидетелем того, что она пережила на самом деле. Ей не с кем было поговорить про то, что случилось. Она чувствовала вину за смерть Имира. Она ощущала себя иной и злой. И нуждалась в ком-то, таком же ином и злом.

Но волк ее оставил. Она была одна.

Вечерами, когда она листала книги или смешивала мази и эликсиры, воздух дрожал от воя, от которого у жителей долины по спине ползли мурашки, и они плотнее закрывали окна. Венда повернула голову в сторону руин и пожалела, что настаивала, чтобы он оставил ее в покое. Хранитель был прав, говоря, что следует быть осторожным в своих желаниях, ибо они могут сбыться.

Изба Олестко готовилась к визиту рожаниц, и Венда тоже должна была быть там. Рожаницы всегда приходили на третью ночь после рождения ребенка, чтобы решить его судьбу. Никто их никогда не видел. В ту ночь мужчины уходили из дома, а женщины готовили угощения. Угол избы с младенцем ограждали так, чтобы его не было видно. Малыш оставался один, пока около полуночи три помощницы Рода не зависали над колыбелью, определяя продолжительность жизни младенца, богатство или бедность и оставляя на лбу невидимый знак.