Иди на голос (СИ)

Лейла едва успела отползти подальше в кусты. Треща сухими сучьями, к воеводе и Летарду спешил Осберт.

— За что бесчестишь, воевода — в поход не берёшь? Чем я против других худший воин?

Воевода взглядом смерил Осберта с головы до ног.

— Я с ворами одним щитом голову не прикрываю.

Сказал — как отхлестал. Осберт стоял к Лейле спиной, но она прямо-таки почувствовала, как задрожали у парня губы. Ох, лишенько! Всё-таки слишком суров воевода. Дурак, конечно, Осберт, но не злодей же. А от глупости, бывает, и излечиваются.

Воевода сделал шаг прочь. Осберт опередил его — и рухнул перед ним на колени, вырывая из ножен меч и протягивая его рукоятью вперёд.

— Если так — руби мне голову, воевода! А если нет — всеми богами молю: возьми с собой! Не подведу!

Долгие несколько секунд воевода смотрел на Осберта, на протянутый меч — и наконец махнул рукой в сторону выстроившихся воинов в доспехах.

— Благодарствуй, воевода! — Лейле показалось, что не верящий своему счастью Осберт готов запрыгать, как щенок. Осберт, однако, этого не сделал, а вместо этого опрометью кинулся к другим избранным.

— Шелупонь всякую, значит, в поход берёшь, — процедил сквозь зубы Летард. — Ну-ну!

Воевода то ли и вправду не услышал, то ли сделал вид.

Пробравшись в лагерь, Лейла смотрела, как уходят в рассветный туман воины. Воевода шёл впереди. Вожди всегда идут впереди, даже если дорога эта — на смерть. На Лейлу воевода не оглянулся. Он так и не видел её со вчерашнего вечера.

— Двадцать пять — это много? — шёпотом спросила Лейла у стоявшего рядом Бродяжки.

— Это пять раз по столько, сколько пальцев на одной руке, — ответил тот.

Лейла прикинула. Получалось порядочно.

— А кто же тогда остаётся в лагере?

— Бабы. А ещё больные, увечные и всякое ворьё, — раздался за спиной голос Летарда. — И я вместе с ними — следить, чтобы некоторых тут… шишкой с ёлки не прибило!

Последний из отряда скрылся в тумане. Лейле почудилось, что в лагере вдруг стало тихо, как в могиле. Она повернулась к Бродяжке:

— Спой что-нибудь.

Тлеющие угли костра едва разгоняли сырую вязкую тьму. Где-то там, в этой тьме, шёл воевода — пробирался сквозь мрак, укрывшись туманом от вражеских глаз. Бродяжка не мог всего этого видеть — но уж чувствовал точно, и Лейла не удивилась, что песня вышла тоскливая, едва ли не печальнее самого прощания.

— Воину ночи никто не скажет бранного слова,

А если не можешь петь, молчи ему вслед.

Удачи в дороге проси ему у духа лесного,

Проси ветра хранить его сотни лет.

Подумай имя, зажги в ночи

Огонь на ладонях,

Пляши в закатную тризну, оплачь дождем

Того, кто светлым клинком

Крылатые страхи во мрак прогонит,

А после уйдет, чтобы снова забыли о нем…

— Заткнись! Перестань выть!

Яростный вопль Летарда разрушил волшебство. Бродяжка тотчас умолк и накрыл ладонью ещё дрожавшие струны лютни. Лейла вздохнула. Воины — не все, конечно, такие, как воевода — всегда так. Уходят невесть куда, прогонять чужие крылатые страхи — будто там, на стороне, своих клинков недостало.

А как быть со страхами тем, кто остаётся ждать?

***

Бродяжка объяснил Лейле, что неделя — это столько дней, сколько пальцев на руке, и ещё два. Чтобы не забыть, Лейла украдкой сделала на рубахе нужное число надрывов. Когда день заканчивался, она надрывала очередной чуть длиннее. А вообще бояться за воеводу ей было некогда: оставшийся за главного Летард по-прежнему лютовал как мог. Он бродил по лагерю, как медведь-шатун, и только и искал повода, чтобы придраться. За что он орал на солдат, Лейла не слыхала, а ей самой дважды влетело за то, что котлы, по мнению Летарда, сияли недостаточно ярко — и она была отправлена назад к реке, отскребать с медных боков несуществующую грязь.

Когда коротких надрывов на рубашке осталось два, воеводе полагалось бы уже возвратиться. Весь этот день Лейла провела, как на иголках, прислушиваясь к каждому шороху. Воевода, однако, не объявился. Ложась вечером спать, Лейла уговаривала себя, что воевода сам сказал Летарду начинать беспокоиться только через неделю.

— Завтра он вернётся, правда же? — уже засыпая, спросила она у Бродяжки. Бродяжка ничего не ответил.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни на следующий за этим день воевода не вернулся. Лейла уже не знала, что и думать. Летард, кажется, тоже.

— Сегодня который день? — первым делом спросила Лейла Бродяжку очередным утром. Тот помедлил, подсчитывая.

— Девятый.

Девятый. Пальцы на руках почти закончились. Когда они закончатся совсем, Летард соберёт людей и выведет их из леса, а сам отправится искать место, где сложил голову воевода. У Лейлы тоскливо заныло в груди — не так, как от непроходящего кашля, с которым она уже свыклась. Но надо было вставать, надо было браться за работу — и так уже Летард надсаживался неподалёку на какого-то бедолагу за то, что он вовремя не убрал сушившиеся у костра штаны и теперь светил на весь лагерь здоровенной дырой на заднице.