Иди на мой голос

Фелис вошла – в осязаемую испуганную тишину. Села за привычную парту, взяла привычные листы и начала рисовать привычные рисунки. Все слишком быстро стало привычным. Даже шептания о «Рехнутой Фелис» возобновились. Девочкам было любопытно, и я не сомневалась: некоторые злорадствовали. Странная Фелис, гордая Фелис, умница Фелис осталась нищей сиротой, а и без того не самая привлекательная внешность окончательно лишила ее шанса хоть за кого-то выйти замуж. Фелис рисовала Пилата, прокуратора Понтийского, умывающего руки. Лицо ее было похоже на ровную фарфоровую маску. Она ждала. Мы еще не знали, что летом Кристоф и его дядя в спешке покинули Блумфилд, не оставив ни писем, ни документов, ни даже книг.

…Вечером я заглянула за маску Фелис. Вода, которой она плескала на лицо, мутнела, стекая в таз. Моя гениальная подруга придумала сложный гримировальный крем в прошлом году; мы использовали его в спектаклях: он маскировал что угодно. Теперь Фелисия прятала с его помощью шрамы. Она согласилась быть рехнутой, но не хотела быть уродливой.

Кристоф не ответил на нашу записку. Вернувшийся посыльный сказал, что лавка О’Брайнов пуста. Фелис кивнула, поблагодарила и протянула ему полсоверена. Она словно оцепенела и грезила наяву.

Едва дверь захлопнулась, она подошла к тумбочке, вынула музыкальную шкатулку и швырнула ее в окно – с диким, исступленным, нечеловеческим криком. Лишь после этого она заплакала, закрыв лицо обожженными руками.

[Лоррейн]

Я сидела на тротуаре, упираясь в него ладонями и опустив голову. Я не чувствовала уличного холода – бившая меня дрожь была совсем другой. Боже… откуда, откуда он взял это? Я сама видела, как Фелис в гневе выкинула шкатулку, когда Кристоф…

Хватит.

Простое совпадение. Может, механик, которому Кристоф заказал подарок, сделал еще несколько шкатулок той же модели, продал, и… Хватит!

– Мисс Белл!

Шаги за спиной отдавались в висках. Я взвыла и прикрыла ладонями голову.

– Мисс Белл…

То ли из-за зажатых ушей, то ли правда голос Падальщика звучал мягко. Он приблизился и опустился на корточки против меня.

– Что с вами? Там, внутри, думают, что вас…

– Я не отравилась, – тихо сказала я. – Мне… просто дурно. Вещь, которую вы мне показали… откуда она?

– Розенбергер отдал ее мне перед отъездом, а ему ее прислал кто-то неизвестный. Вы ее видели прежде?

Я колебалась.

– Вы вся трясетесь.

Есть истории, которыми мучительно хочется хоть с кем-то поделиться. Но именно их больнее всего переживать заново. Я и так бесконечно вспоминала Фелис, раз за разом: череда образов, проклятый последний день, следом – все, что предшествовало развязке. Несправедливость. Несправедливость, по какой-то причине допущенная Богом. Несправедливость, из-за которой я усомнилась, что Бог есть.

– Мисс Белл.

Выдергивая меня в реальность, Нельсон вдруг взял мои ладони в свои и поднес к губам. Дыхание немного согрело пальцы. Подействовало неплохо: я вздрогнула и уставилась ему в глаза.

– Давайте вернемся и всех успокоим. А потом вы все расскажете.

– Вы… милый. Вас кто-то покусал? – осторожно уточнила я.

Он усмехнулся уголками губ.

– Слониха. С булочками.

Из горла вырвался сдавленный смешок и рассыпался в шуме улицы. Нельсон заговорил снова; его интонация по-прежнему была удивительно мягкой:

– Пожалуйста, идемте.

Я неуверенно начала подниматься. Он помог мне, придержав за плечи. Когда мы оба выпрямились, он, не отпуская меня, прошептал на ухо:

– Если я что-то сделал не так, простите. Если не я… что ж, мне очень жаль.

В кондитерской все уставились на нас, едва открылась дверь. Я заулыбалась и прошла к столику, аккуратно села за него и повернула голову, ища глазами кого-нибудь, кто принес бы мне свежий кофе. Но думала я не о кофе, скорее о том, что совершенно незаметно все вдруг раскололось. Снова. На «без Падальщика» и «с ним». Так уже бывало. «Папа жив» – «папы нет», «с Фелис» – «одна», «актриса» – «сыщик». Если бы моя жизнь была чашкой, черепки, наверное, давно превратились бы в мелкую крошку. Нельзя же столько раз биться на «до» и «после».

Шкатулка стояла на столе; я взяла ее и перевернула. Была вещь, неповторимая ни для одного ювелира: напыление на металле, послание для знающего. Я зажмурилась, поднесла шкатулку к губам, дохнула и открыла глаза, услышав удивленный возглас сыщика. Надпись проступила. Нельсон всмотрелся в контуры букв.

– Что это?

Я помнила фразу наизусть.

– «За искренний союз, связующий Моцарта и Сальери, двух сыновей гармонии». Это подарок на помолвку. Расторгнутую помолвку.

Нельсон задумчиво коснулся пальцем блекнущей надписи.

– Интересное вещество… реагирует на изменение температуры и влажности, так?

Я кивнула, отложив шкатулку.

– Моя подруга изобрела его. То есть, сначала она изобрела невидимые термические чернила, чтобы прятать записки, а уже потом, от скуки, это. Она показала состав нашему общему другу, и, когда он просил ее руки, то заказал в качестве подарка такую вещь.

– Почему Моцарт? – Он придвинул ко мне свою чашку и стал наливать остывший кофе. – Ваша подруга им интересовалась?