Иди на мой голос

Пройдя дорожку, я глянул на открытую террасу, где в теплые летние дни семейство любило пить шоколад с фирменным штруделем Розенбергера. Мебель отсюда унесли, на полу темнели разводы грязи. Пустота и тишина, будто никто и никогда не рассказывал мне здесь о расследованиях, ничьи дети не смеялись у меня над ухом и ничья жена не пыталась выгнать их спать. Ненавижу. Ненавижу эту женщину, может, она вправду сеет хаос?

Моцарт завозился в кармане. Я вспомнил указание, что голубя обязательно нужно взять с собой, и помог ему выбраться. Он полетел к террасе и, опустившись, начал что-то склевывать с пола. Это встревожило меня: не хватало только, чтобы заболел, съев какую-то дрянь.

– Перестань! – Я хлопнул в ладоши.

Этому призыву вернуться мои птицы всегда подчинялись безоговорочно. Но Моцарт подлетать не собирался. Раздраженный, я приблизился, поднялся по ступеням и сел на корточки рядом с птицей. Присмотрелся к разводам грязи, принюхался и…

Шоколадное тесто. Еще один фирменный рецепт Розенбергера. Мои голуби особенно любили его, и не успел я задуматься, откуда тесто взялось, как увидел под рассыпанными крошками что-то блестящее.

Предмет напоминал дверное кольцо. Я поколебался и взялся за него. Разбухшие доски поддавались плохо, но наконец удалось открыть небольшой люк. Я оглянулся: улица была пуста. Тогда я осторожно вынул обернутую бумагой коробку и, не открывая, сунул под плащ.

– Хватит с тебя. – Я поймал Моцарта. – Домой.

В кармане голубь сердито повозился, царапая подкладку когтями, но утих. Еще раз осмотревшись, я поспешил ловить кэб: почему-то не хотелось идти пешком. Странное чувство, будто за мной следили, не исчезло, даже когда я отпустил голубя, вошел в дом и заперся. На все три засова, чего не делал уже несколько лет. Некоторое время я стоял в коридоре, прислушиваясь: сверху доносились голоса. Лоррейн и чертова Пэтти. Как же не вовремя приехала, когда…

Чушь. Приехала, как приехала. И Розенбергер, и Леди просто нагнетали. Я не собирался паниковать.

Мухоловок в моей комнате стало больше, прибавились к ним и более безобидные, но массивные росянки: видимо, Пэтти успешно завоевала второй этаж. И откуда в моей маленькой ленивой сестре временами столько энергии? Пэтти всегда на этом выигрывала. Запах из-за растений теперь стоял действительно невыносимый. Я поморщился: пожалуй, Лоррейн права, пора переехать спать в другую комнату, почти пустую. Думая об этом, я остановился у фортепиано. Я вдруг представил девушку, о которой рассказывала мисс Белл.

Фелисия Лайт. Фелис, ненавидящая Моцарта, но играющая его так, что у всех захватывает дух. За ней я представил другого, тоже касающегося клавиш, – смуглого, темноглазого человека. Второй сидел рядом – полная противоположность. Мелодия шкатулки соединяла стиль обоих: мои музыкальные знания буквально вопили об этом. Может, не просто так? Но никто не мог дать точного ответа, а в домыслах смысла не было.

Я зажмурился. А ведь… сам я не умел сочинять. Сейчас, став старше, я понимал это с беспощадной и уже безболезненной ясностью. Я нажал крайнюю клавишу, и звук прозвенел в тишине. Развернувшись, я прошел в другую комнату.

Пэтти затопила камин, в доме было тепло. Опустившись в кресло, я открыл коробку. Сверху лежало адресованное мне короткое письмо.

Герберт, если Вы читаете это, значит, голубь вывел Вас на верный путь. Оставляю все, что было собрано мною и касается интересующей Вас особы. Во всяком случае, моя гипотеза такова, что все так или иначе связано с ней и ее организацией. Удачи. Л. Р.

В папке из плотного картона лежали разрозненные материалы – в основном, по собственным расследованиям Розенбергера. Встречались газетные публикации, где упоминались дела других сыщиков и нераскрытые преступления. Вскоре я убедился: все действительно так или иначе было связано с творческими кругами: здесь убили писателя, там расстреляли гастролирующую театральную группу, где-то умерла при таинственных обстоятельствах поэтесса. Дел были десятки. И множество красных карточек с одной и той же «S». Карточками можно было устелить пол в комнате, чтобы он стал кровавым морем.

Я уже собирался сложить все обратно, но зацепился за знакомое название.

«Клинки солнца». Эта сепаратистская группировка имела свой флот. Одной из последних ее акций была резня на музыкальном фестивале в Дели. Розенбергер не поленился написать кому надо – и получил снимок красной карточки, найденной на месте.

«Клинки солнца». Группировка, которую лично уничтожил Томас Эгельманн.

Я потер глаза.

Совпадение путало все карты. Эгельманн казался мне самонадеянным дураком, но дураком, которому я, так или иначе, мог верить. Он был солдатом – и умел сражаться. И… он же был политиком. А значит, умел лгать.