Иди на мой голос

– Что ты тогда хотел подсыпать в мои пирожные? – громким хорошо поставленным голосом спросил Харт, поминутно косясь на заинтригованных посетителей. Он торжествовал победу и наслаждался собственным балаганом. Конкурент мучительно скривился.

– Я готов поехать в Скотланд-Ярд.

– Такая возможность обязательно будет! – Обескураженный, я схватил его за грудки. – Ах ты гаденыш…

– Сэр, я попрошу без…

Он вяло трепыхнулся, а не стоило. Я встряхнул его и рявкнул громче:

– В твоих интересах дать показания сразу, иначе достану с того света! А ну быстро, зачем она велела убивать людей?

– Кто велел? Ничего не велел, я…

Он вдруг охнул и схватился за живот. Сальваторе встревоженно взглянул на меня, потом на хозяина заведения.

– Воду сюда! Надо промыть желудок, вколоть раствор глюкозы, может, мы…

Пара служащих кондитерской, наиболее вышколенных, сходу ринулись за водой.

– Не надо ничего мне вкалывать и промывать! – Кондитер забился в моей хватке, по-прежнему прижимавший руки к животу. – Это не яд!

– Не яд… – ласково протянул я и красноречиво покосился на тальвар в своих ножнах. – А вот это?..

– Томас, постойте. И выпустите его, выпустите.

Поколебавшись, я внял просьбе Сальваторе. Он подступил ближе и обратился к преступнику – мягко, с той врачебной успокаивающей интонацией, которую я уже знал.

– Что вы приняли?

Странно, что подействовало: потрошение работает куда лучше. Так или иначе, Бэнсон перестал дергаться, постарался выпрямиться и почти шепотом ответил, косясь на Джил:

– Пусть дама отойдет…

Джил фыркнула, но не двинулась с места: ей было слишком интересно, что происходит, тактичностью она не отличалась. Токсиколог наклонился, – наш кондитер был намного ниже ростом – и предложил:

– Тогда тихо.

Бэнсон, пыхтя, встал на цыпочки и зашептал. Когда Артур выпрямился, он выглядел, как мне показалось, очень мрачным. До момента, пока не закрыл рот рукой и в темных глазах его не сверкнул сдерживаемый смех. Справившись с собой, он сказал:

– Не бойтесь, Томас. Если он говорит правду, это не смертельно.

– Значит, не за ним мы охотимся? – кисло полюбопытствовал я.

– Боюсь, нет. – Токсиколог вздохнул. – Но здесь такой переполох, что, думаю, наш убийца теперь…

– Помогите! Кто-нибудь! – отчаянно закричали из угла.

Мы обернулись. На полу у дальнего столика неподвижно лежали двое маленьких детей.

[Падальщик]

В Скотланд-Ярд мы прибыли одновременно с Эгельманном. Он был зол, поскольку тоже потерпел фиаско: в «Шоколадном доме», куда он отправился с Артуром, погибли дети. Еще большее бешенство у него вызвал некий конкурент хозяина заведения, который «на волне кондитерского террора» решил поправить дела, подсыпав в чужие пирожные слабительное. И Эгельманн, и его недалекие агенты начали торжествовать слишком рано. Конечно, зря.

Выслушав порцию причитающегося полицейского гнева, мы с мисс Белл покинули управление. Было поздно, я очень надеялся, что она устала и хочет домой. Но, когда мы уже стояли у крыльца, она вдруг спросила:

– Розенбергер не оставил вам ничего? Он не похож на человека, сдающегося без боя.

Я вздрогнул. Я как раз собирался отправляться за материалами Лестера, но брать кого-либо мне не хотелось. Особенно Лоррейн. Особенно теперь, по весьма неприятной для нее причине.

– Нет.

Она понуро стояла, не спешила подниматься по лестнице. Я спросил:

– Вы точно не отравились? Выглядите больной.

– Не думаю. Просто…

– Вспоминаете подругу?

Она села на ступеньку, нисколько не заботясь о чистоте юбки, и вытянула ноги.

– Она заслуживает того, чтоб о ней не забывали. Она была особенной.

– Все люди особенные. – Я наклонился к ней. – Например, вы.

Ее не впечатлил этот мутный комплимент, как и меня самого.

– Шкатулка… отдайте.

Переход был вполне понятен, и я подчинился. Лоррейн повертела игрушку в руках, потом, не открывая, спрятала.

– Будет у меня, как напоминание, что Фелис должна была стать счастливой. – Она встала. – Идемте?

– Нет, я еще прогуляюсь… подумаю.

Она кивнула и отвернулась.

– Не гуляйте допоздна. Удачи.

Дверь закрылась. Я подождал минуту, затем, подняв голову, свистнул. Ответом был шелест крыльев; трое голубей, вырвавшись из чердачного окна, мягко опустились: двое мне на плечи, один на голову. Вагнер, Шопен, Моцарт. Последнего я, поколебавшись, и взял в руки.

– Поможешь?

Голубь заворковал, вытягивая шею. Его сердце тепло, ровно отстукивало в ладонь.

– А вы летите.

Шопен задел меня светло-сизым крылом и вслед за Вагнером снова скрылся в окне. Я осторожно опустил Моцарта в нагрудный карман пальто.

Розенбергер жил неподалеку от Кенсингтона. Для семьи детектив-кондитер не пожалел денег на хороший дом и легко содержал его. Я бывал в гостях: там царила английская чистота, а пахло по-немецки вкусно: жена Лестера, как и сам он, любила готовить. Сейчас, приблизившись к дому и не почувствовав привычных запахов, я неожиданно ощутил тоску. Розенбергер не был моим другом, но без него что-то казалось потерянным.