Идиллія Благо Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Онъ торопливо проскользнулъ въ дверь и заперъ ее за собой. Я чуть не задохнулся подъ тяжестью опустившейся на меня занавси. Это неожиданное появленіе и быстрое исчезновеніе послушника такъ меня удивили, что я не скоро опомнился. Наконецъ, я пришелъ въ себя, сбросивъ въ сторону придавившую меня занавсь я выступилъ изъ-за нея, держа въ рук лотосъ. Я не сталъ припоминать словъ, которыхъ мн велно было не забывать, такъ какъ моею первою мыслью было подыскать безопасное мсто для драгоцннаго цвтка, который я держалъ такъ же нжно и осторожно, какъ если бы это было любимое существо. Я озирался кругомъ, ища мста, гд онъ могъ бы быть скрытъ отъ постороннихъ глазъ и въ полной безопасности. Посл нсколькихъ минутъ поспшнаго осмотра, я замтилъ, что какъ разъ позади изголовья ложа былъ уголъ, въ которомъ спускавшаяся на полъ занавсъ нсколько отступала отъ стны. Я подумалъ, что его можно сюда помстить, по крайней мр, не надолго, такъ, какъ его не будетъ видно, да и воздуха ему будетъ достаточно; мн казалось, что за моимъ ложемъ его трудне замтить — разв снимутъ занавсь, — чмъ во всякомъ другомъ мст. Я поспшилъ скрыть цвтокъ въ уголъ, чтобы не держать его въ рук, боясь, что церемоніи кончатся, и Агмахдъ войдетъ ко мн въ комнату. Спрятавъ его, я сталъ искать какой-нибудь сосудъ, чтобы посадить его въ воду, такъ какъ мн пришла мысль, что мой другъ недолго проживетъ, если не снабдить его хоть небольшимъ количествомъ дорогой ему стихіи. Вскор я нашелъ маленькую глиняную кружку съ водой, въ которую и опустилъ лотосъ, соображая все время, что я буду длать, если жрецы замтятъ ея исчезновеніе и станутъ спрашивать о ней. Я не зналъ, какъ поступлю въ такомъ случа; но надялся, что, если цвтокъ и будетъ найденъ, на меня сойдетъ вдохновеніе, и мн удастся оградить Себуа отъ дальнйшихъ непріятностей. Для меня было ясно, что онъ страдаетъ изъ-за чего-то, имющаго отношеніе ко мн, хотя и не могъ понять, изъ-за чего именно. Затмъ, я прислъ на свое ложе, чтобы быть ближе къ дорогому мн цвтку. Какъ мн хотлось поставить его на солнц и любоваться его красой!

Такъ прошелъ весь день. Никто не приходилъ. Я слдилъ за тмъ, какъ солнце мало-по-малу покидало мое окно, и какъ постепенно спускались вечернія тни. Я все былъ одинъ. Не помню, чтобы на меня напалъ страхъ, какъ не помню, чтобы наступившая, наконецъ, ночь снова принесла съ собой тоску и ужасъ. Я весь былъ проникнутъ чувствомъ глубокаго мира; можетъ быть, то былъ результатъ длинныхъ часовъ дня, проведенныхъ въ невозмутимомъ спокойствіи, а можетъ быть, я былъ обязанъ этимъ скрытому присутствію чуднаго цвтка, который все время стоялъ передъ моимъ умственнымъ взоромъ во всей своей нжной, пышной крас. Меня не преслдовали гнусныя виднія, которыхъ я не могъ ничмъ отогнать отъ себя въ предшествовавшую ночь.

Было совершенно темно, когда дверь, выходившая въ коридоръ, отворилась и вошелъ Агмахдъ въ сопровожденіи молодого жреца, несшаго различныя явства и чашу съ неизвстнымъ мн сладкаго запаха напиткомъ. Я бы не сошелъ съ ложа, не будь я такъ голоденъ. До сихъ поръ мн это не приходило на умъ, но тутъ я понялъ, что ослаблъ отъ продолжительнаго поста. Поэтому я быстро вскочилъ съ мста и, когда жрецъ, разложивши передъ мной ужинъ, протянулъ мн чашу съ напиткомъ, опорожнилъ ее сразу; тутъ только мн стало ясно, что я, дйствительно, отощалъ за день. Поставивши пустую чашу на столъ, я бросилъ вызывающій взглядъ на Агмахда, который не спускалъ съ меня глазъ, пока я пилъ, и произнесъ смло:

— Я съ ума сойду, если ты меня снова оставишь одного въ этой комнат: я никогда въ жизни не оставался такъ долго въ одиночеств.

Сказалъ я это подъ вліяніемъ какого-то внезапнаго импульса. Пока тянулись въ уединеніи эти длинные часы, они не казались мн такими страшными; теперь-же я вдругъ почувствовалъ весь вредъ такого полнаго одиночества, и высказалъ свое мнніе.

— Оставь все это и принеси ему книгу, лежащую на лож въ моемъ переднемъ поко, — проговорилъ Агмахдъ, обращаясь къ младшему жрецу, который тотчасъ-же вышелъ, чтобы исполнить данное ему порученіе. Высказываясь, я почти не разсчитывалъ остаться въ живыхъ; и тмъ веселе взялъ теперь съ блюда покрытый масломъ пирогъ и принялся за ду. Агмахдъ не прибавилъ ни слова. Пять лтъ спустя, я не смлъ-бы такъ глядть на златобородаго жреца, какъ не могъ-бы спокойно сть, бросивши ему вызовъ. Но тогда полное невдніе молодости и равнодушіе ея длали меня смлымъ. Кром того, у меня не было критерія, который далъ бы мн возможность составить себ представленіе о глубин его ума и сил его всеобъемлющей и неумолимой жестокости. Да и откуда оно могло бы быть у меня? Я ничего не зналъ ни о род этой жестокости, ни о цляхъ и намреніяхъ его самого. Но зато я очень ясно сознавалъ, что совсмъ не того искалъ, поступая въ храмъ, и ужъ совершенно по мальчишески мечталъ о побг (хотя-бы и черезъ страшный коридоръ) въ случа, если-бы и впредь мн предстояло влачить такое горестное существованіе. Я и не подозрвалъ, думая такимъ образомъ, о томъ тщательномъ надзор, подъ которымъ ужъ находился тогда.