Идиллія Благо Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Разсвтъ уже наступилъ, и сквозь высокія окна слабый, срый свтъ мягко, словно крадучись, проникалъ въ комнату, которая была такъ богато украшена роскошными, красиво вышитыми тканями, такъ завалена причудливыми и изящными вещами, что скорй напоминала княжескую палату, чмъ жреческую келью. Такъ что, если-бы не своеобразная ея форма и высокія окна, трудно было-бы узнать въ ней комнату, которую, нкогда, чтобы доставить мн удовольствіе, обратили въ цвтущій садъ. Атмосфера въ ней показалась мн душной, тяжелой и меня потянуло наружу, на пропитанный благоухающій прелестью проснувшагося утра воздухъ. Здсь все меня давило: и искусственныя благоуханія, и тяжелыя занавси, даже самая печать роскоши, лежавшая на всемъ; тамъ-же, казалось мн, среди природы, я почувствую себя обновленнымъ притокомъ свжихъ силъ и пробудившейся мошью юности.

Откинувъ край занавси, я прошелъ черезъ сосднюю комнату, оказавшуюся пустой и безмолвной, также какъ и большой коридоръ, въ который она выходила. Спустившись, не спша, по немъ, я завернулъ въ проходъ, кончавшійся калиткой въ садъ, къ которой я и направился. Я только что еще тихо приближался къ ней, а сквозь желзныя ршетки ужъ ясно видлъ сверкавшую подъ утренней росой траву. Какъ чудно хорошъ былъ этотъ садъ. Какъ пріятно было-бы выкупаться въ прохладныхъ струяхъ пруда лотосовъ!..

Но на желзной калитк былъ крпкій запоръ и мн оставалось лишь любоваться сквозь нея травой, цвтами и небомъ, да жадно пить благоухающую свжесть, растилавшагося за ней сада. Вдругъ на одной изъ дорожекъ сада я замтилъ Себуа, направлявшагося въ мою сторону и шедшаго прямо къ калитк, у которой я облокотился; я его окликнулъ:

— Себуа!

— А ты — здсь, — проворчалъ онъ своимъ грубоватымъ тономъ: — Мужчина остался вренъ привязанностямъ ребенка! Но Себуа ужъ не можетъ быть теб другомъ; потерпвши разъ неудачу, я не хочу повторять попытки снова. Когда ты былъ ребенкомъ, я прогнвалъ обоихъ своихъ владыкъ и все таки ни для одного изъ нихъ мн не удалось сохранить тебя. Ну, что-же? Пусть такъ будетъ! Но теперь ужъ стой одинъ!

— Не откроешь-ли мн калитки? — спросилъ я, не отвчая на его слова.

— Нтъ! И, вообще, сомнительно, чтобы она когда либо снова открылась для тебя! До и не все-ли равно? Разв ты не любимый жрецъ храма? Не общій баловень, за которымъ вс ухаживаютъ?

— Нтъ, ничего этого больше нтъ! Жрецы говорятъ, что я сошелъ съ ума… и то же самое придется имъ сказать и завтра!

Себуа долго и сосредоточенно глядлъ на меня; наконецъ, онъ проговорилъ тихимъ голосомъ, въ которомъ слышались нжность и жалость:

— Убьютъ они тебя!

Я усмхнулся.

— Не могутъ они убить меня до тхъ поръ, пока я не передамъ людямъ всего, что имъ скажетъ Царица, такъ какъ я — подъ ея покровительствомъ. А тамъ, мн — все равно!

Себуа вынулъ руку изъ подъ широкихъ складокъ своей черной одежды, въ которыхъ она скрывалась и протянулъ ее; онъ держалъ въ ней бутонъ лотоса, лажавшій, какъ на лож, на ярко зеленомъ лист.

— Возьми — предложилъ онъ: — это для тебя: вдь теб понятенъ языкъ, на которомъ онъ говоритъ. Возьми его и да сопутствуетъ теб благо! Радуйся, ибо ты слышишь и видишь можешь самъ учиться и другихъ учить! Я же нмъ, такъ какъ знаю лишь общераспространенный языкъ; а все же меня сочли достойнымъ служить посредникомъ и встникомъ, а съ меня и этого довольно!

Онъ удалился, оставивъ цвтокъ между ршетками калитки, куда онъ его засунулъ во время нашей бесды. Я осторожно досталъ его и направился въ свою комнату, счастливый и довольный, чувствуя что теперь мн ничего другого не надо.

Вернувшись къ себ, я прислъ на лож, держа лотосъ въ рук, и задумался. Вотъ такъ-же было много лтъ тому назадъ, когда я ребенкомъ сидлъ въ этой самой комнат и на томъ-же лож, держалъ лотосъ въ рукахъ и любовался его золотымъ сердечкомъ; тогда цвтокъ былъ для меня другомъ, руководителемъ, символомъ связи между мной и невидимой Матерью всякой благодати. Разница была лишь въ томъ, что теперь я хорошо зналъ цну того, что имлъ въ немъ, а тогда этого не было. Неужели и на этотъ разъ его отнимутъ у меня и при этомъ такъ-же легко, какъ и тогда? Конечно, нтъ! И это потому, что я разумлъ его языкъ, и онъ отверзалъ мн очи и снималъ печать съ моихъ ушей; а тогда онъ говорилъ мн лишь о своей крас…

Вдругъ, я поднялъ голову и увидлъ вокругъ себя людей; они окружили меня, какъ когда-то жреиы, которыхъ я, самъ того не подозрвая, училъ въ храм. Они были одты въ т-же блыя жреческія одежды, какъ т, которые, преклонивъ колни, поклонялись мн. Да, только эти мн не поклонялись, а выпрямившись во весь ростъ, смотрли на меня, сверху внизъ, вдумчивыми глазами, полными состраданія и любви.