Идиллія Благо Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Я сидлъ, пораженный, безгласный… А изъ глубины проснувшейся памяти вставали все новыя воспоминанія и, какъ ночныя виднія, медленно беззвучно плыли мимо меня и таяли въ воздух. Я видлъ себя испуганнымъ, насторожившимся ребенкомъ, котораго развлекали и убаюкивали удовольствіями; видлъ себя во внутреннемъ святилище храма безпомощнымъ мальчикомъ, простымъ орудіемъ въ безпощадныхъ, злоупотреблявшихъ имъ, рукахъ; дальше, я ужъ видлъ себя юношей въ первомъ расцвт молодости и красоты, лежавшимъ въ безсознательномъ состояніи на палуб священнаго судна, съ которой я внезапно вскакивалъ въ приподк непонятнаго изступленія и выкрикивалъ странныя слова; потомъ я видлъ себя слабымъ и блднымъ, но все еще послушной игрушкой богини и жрецовъ, хотя душа во мн начинала уже понемногу просыпаться, и между ей и тломъ завязалась борьба; подъ конецъ, я видлъ, какъ душа моя совершенно проснулась отъ давившаго ее кошмара, снова завязала порванныя когда-то сношенія со своей Матерью, Царицей свта; и теперь ужъ ничмъ нельзя было заставить ее замолчать…

Насталъ вечеръ и мой учитель покинулъ меня. За весь день никто другой не приходилъ ко мн и я не принималъ пищи, если не считать утренняго завтрака. Я былъ потрясенъ страшными видніями, прошедшиму въ теченіе этого короткаго дня передо мной, и, чувствуя сильную слабость, ршился отправиться на поиски необходимой мн пищи. Я приподнялъ тяжелую занавсь, закрывавшую сводчатую дверь, которая вела въ сосдній большой покой и увидлъ, что эта массивная дверь, въ род тхъ, которыя бываютъ въ темницахъ, была крпко заперта. Тутъ я понялъ, что былъ узникомъ, и кром того сообразилъ, что меня лишили пищи, какъ только ршили, что я усплъ оправиться отъ слабости и возбужденія. Очевидно, Агмахду стало ясно, что духъ во мн пробудился, а потому онъ и задумалъ убить его во мн и сохранить для своихъ корыстныхъ цлей одно лишь разбитое тло мое.

Я вернулся въ свою комнату и легъ спать, приложивши къ губамъ успвшій уже завянуть лотосъ.

Проснувшись, я увидлъ стоявшаго у моего изголовья жреца и тотчасъ угадалъ въ немъ своего третьяго наставника, такъ какъ ужъ встрчалъ его устремленные на меня глаза, когда онъ, улыбаясь, стоялъ въ кругу другихъ учителей. Я въ радостномъ волненіи вскочилъ на ноги, чувствуя, что найду въ немъ опору; а онъ подошелъ ко мн и, свъ рядомъ со мной, взялъ мою руку въ свою.

И тутъ я узналъ, что эта улыбка была отраженіемъ великаго свта душевнаго мира: много лтъ тому назадъ онъ пострадалъ за правду и умеръ въ этой самой комнат. Онъ меня назвалъ братомъ и я вдругъ понялъ, что радости, — розы жизни, — завяли для меня, опали и пропали навсегда; я понялъ, что отнын мн предстояло жить для одной лишь Истины, при немеркнущемъ свт непорочнаго духа и что никакое страданіе ужъ не должно было ослабить во мн мужество. Но съ тхъ поръ, какъ рука Учителя коснулась моей, я зналъ, что никакія муки не были мн страшны, что я смло пойду навстрчу страданію и безстрашно стисну его мощными руками, хотя до того оно наводило на меня безумный страхъ.

Въ эту ночь я легъ спать въ какомъ-то экстаз; я не могу даже сказать, спалъ я или бодрствовалъ. Одно лишь зналъ: что этотъ духовный братъ, у котораго вырвали физическую жизнь, здсь, въ давно прошедшіе вка, влилъ огонь своей сильной души въ мою, и что я никогда уже не могъ лишиться его.

Глава VII.

Открывши глаза утромъ, я увидлъ свое ложе окруженное Братьями. Взоры всхъ были устремлены на меня; лица были серьезныя, и ни на одномъ не играла улыбка; но я чувствовалъ, какъ исходя отъ нихъ и направляясь ко мн, шли волны нжнаго сочувствія, которыя удваивали мою силу. Глядя на нихъ, я понялъ, что приближался какой-то важный моментъ, а потому, вставши съ ложа, преклонилъ колни около него. Тогда самый юный и прекрасный изъ нихъ отдлился отъ круга и подошелъ ко мн; опустившись на колни рядомъ со мной, онъ взялъ съ подушки лежавшій на ней лотосъ, который усплъ ужъ совсмъ поблекнуть, и крпко сжалъ мои руки съ цвткомъ въ своихъ. Оглянувшись, я замтилъ, что вс скрылись, и вопросительно взглянулъ на своего товарища, который молчалъ, устремивъ глаза на меня. Какъ онъ былъ молодъ и прекрасенъ! Какъ чиста была его душа, на которой земля не оставила ни единаго пятна! И я съ грустью сознавалъ, что мн вками жизни и страданія придется смывать со своей души приставшую къ ней грязь, пока она вновь не станетъ бле снга. И я невольно роблъ передъ непорочной чистотой своего товарища.

— Подожди глядть вверхъ, — прошепталъ онъ.

Вдругъ среди царившей въ комнат тишины раздался знакомый, мягкій голосъ и нжно коснулся моего слуха.