Идиллія Благо Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

— Народъ ропчетъ, — повторилъ Каменбака съ безпокойствомъ. — Иди къ нему, — приказалъ Агмахдъ — и заяви, что сегодня ночью будетъ принесена великая жертва богин, которая посл этого лично обратится къ своимъ поклонникамъ, и они услышатъ ея голосъ.

Каменбака тотчасъ отдлился отъ группы и направился къ воротамъ, а златобородый жрецъ занялъ его мсто.

Я стоялъ молча, неподвижно, смутно сознавая, что участь моя ршена, хотя еще не зналъ, да и не хотлъ спрашивать объ этомъ, къ какому роду смерти меня приговорили. Одно мн было ясно, что ничто не можетъ спасти меня и вырвать изъ рукъ высшихъ жрецовъ: на судъ ихъ не было апелляціи, а толпа жрецовъ низшихъ чиновъ была имъ рабски покорна, и я, одинокій среди этой тсно сплоченной толпы, былъ совершенно беззащитенъ, въ полной ихъ власти. И однако, неминуемая смерть не наводила на меня ужаса: я находилъ, что врные слуги Матери-Царицы обязаны съ радостью исполнять всякое желаніе ея, хотя бы повиновеніе ея вол вело ихъ къ смерти.

Это должно было быть послднимъ доказательствомъ на земл моей преданности ей.

Глава IX.

Меня привели въ мою комнату и оставили одного. Я былъ такъ утомленъ, что едва прилегъ на свое лож, какъ тотчасъ-же заснулъ крпкимъ, безмятежнымъ сномъ, никого и ничего не боясь, такъ какъ мн казалось, что голова моя покоилась на рук Царицы Лотоса. Но сонъ мой продолжался не долго, хотя былъ сладокъ и настолько глубокъ, что не допускалъ сновидній; я былъ выведенъ изъ него внезапно появившимся во мн сознаніемъ, что я — больше не одинъ.

Проснувшись, я могъ убдиться въ томъ, что кругомъ царили мракъ и тишина; но пронизавшее мое сознаніе ощущеніе было слишкомъ знакомо мн, чтобы я могъ ошибиться, и я чувствовалъ, что былъ окруженъ большой толпой. Я лежалъ не шевелясь, вглядываясь въ темноту въ ожиданіи появленія свта, спрашивая себя, чье присутствіе откроется мн тогда. Вскор я обратилъ вниманіе на странное состояніе, никогда не испытанное мною раньше и которое я переживалъ въ это время: я не находился въ безсознательномъ состояніи, хотя и лежалъ неподвижно, скованный не то душевнымъ миромъ, не то равнодушіемъ ко всему, но чувствовалъ себя безпомощнымъ, какимъ-то пустымъ, точно во мн не осталось ни чувствъ, ни сознанія. Мн захотлось привстать и крикнуть, чтобы принесли свта, но не могъ ни двинуться, ни издать звука. У меня было такое чувство, точно какая-то грозная воля боролась съ моей; мн казалось, что эта мощная сила почти побдила меня, хотя я не хотлъ уступать ей и продолжалъ сопротивляться, твердо ршивъ, что не дамъ одолть себя невидимому врагу, слпымъ рабомъ котораго я уже больше не хотлъ быть. Эта борьба волей за преобладаніе была такая напряженная, что я, наконецъ, понялъ, что ставкой была моя жизнь: не будучи въ силахъ побдить, враждебная мн сила хотла меня убить, я это ясно чувствовалъ. Только кто-же это пытался вырвать душу изъ моего тла?

Не могу сказать, какъ долго длилась эта упорная, молчаливая борьба; наконецъ, около меня блеснулъ огонь: то зажгли факелъ, которымъ сейчасъ-же зажгли другой, этимъ третій… и вскор кругомъ разлилось цлое море свта. Я увидлъ, что нахожусь въ большомъ коридор, передъ дверью святилища; я лежалъ на томъ самомъ лож, на которомъ нкогда игралъ въ золотой мячъ съ загадочной двочкой, впервые пробудившей во мн жажду удовольствій, на которое былъ, вроятно, перенесенъ соннымъ. Какъ и при той церемоніи, оно было сплошь усыпано розами, большими, роскошными розами малиноваго и кроваво-краснаго цвта; он лежали тысячами не только на немъ, но и вокругъ него, по всему полу, распространяя въ воздух сильный ароматъ, отъ котораго мн становилось тяжело. На мн была странная узкая одежда изъ благо полотна, вся покрытая какими-то никогда еще невиданными мной іероглифами, которые были вышиты по ней толстымъ краснымъ шелкомъ. Среди разсыпанныхъ по полу розъ, совсмъ рядомъ съ ложемъ, былъ поставленъ изящный сосудъ, въ который съ ложа медленно стекала тонкой струйкой алая жидкость. Все это я видлъ смутно, сквозь дымку, точно у меня за это время сильно ослабло зрніе.

Нкоторое время я безпечно, хотя и съ нкоторымъ любопытствомъ, слдилъ за стекавшей внизъ красной жидкостью, какъ вдругъ мн стало ясно, что то была моя кровь, которую я терялъ вмст съ жизнью. При этой мысли я поднялъ глаза и различилъ вокругъ себя десятерыхъ высшихъ жрецовъ, стоявшихъ неподвижно съ устремленными на меня хищными взорами; по неумолимо жестокому выраженію ихъ невозмутимыхъ лицъ я угадалъ, съ чьей желзной волей я до сихъ поръ боролся; понялъ, чья соединенная ненависть убивала меня… Я былъ озадаченъ. Неужели я, одинъ, безъ посторонней помощи, могъ противостать этой сплоченной толп, тсно связанной общностью интересовъ? Какъ это случилось, я не зналъ, но что я не былъ побжденъ, это я сознавалъ ясно.