Идиллія Благо Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Я сдлалъ усиліе и на половину привсталъ на своемъ лож, хотя ослаблъ отъ потери крови; затмъ, я почувствовалъ, что не могу дольше молчать и, вставъ на ноги, выпрямился во весь ростъ. Теперь мн были видны ряды низшихъ жрецовъ, занимавшихъ весь коридоръ, а за ними, скучившись у самаго входа въ него, народная толпа, которая собралась здсь, чтобы посмотрть на общанное чудо. Но я былъ слишкомъ слабъ, чтобы обратиться со словомъ къ народу, и черезъ мгновеніе повалился на свое, покрытое розами, ложе…

Вдругъ, среди народа, поднялся глухой ропотъ, который становился все сильне и громче; затмъ послышались крики:

— Это — тотъ молодой жрецъ, который училъ у воротъ! Онъ — хорошій! Не дадимъ ему умереть! Спасемте его!

Народъ видлъ меня и узналъ. Глубокое чувство живой радости широкой волной залило мн сердце.

Подъ вліяніемъ внезапно охватившаго ее порыва толпа бросилась впередъ на низшихъ жрецовъ, которыхъ оттиснула къ ложу, гд я лежалъ. Высшіе жрецы не въ силахъ были удержаться вокругъ него, такъ что, когда волна борьбы докатилась до меня, многіе изъ нихъ бросились въ пустое пространство, лежавшее между ложемъ и дверью святилища, опрокинувъ въ общемъ смятеніи сосудъ съ моей кровью, которая пролилась вся. Дверь святилища открылась, и я увидлъ Агмахда, стоявшаго у порога въ полной величія поз и съ обычнымъ своимъ загадочнымъ спокойствіемъ глядвшаго прямо передъ собой на растерявшуюся толпу жрецовъ. Его холодный взглядъ заставилъ всхъ ихъ опомниться и, пришедши въ себя, они попытались удержать напиравшій на нихъ народъ; десять высшихъ жрецовъ сплотились и, съ трудомъ достигши моего ложа, образовали вокругъ него барьеръ. Но было поздно: кое-кто изъ мірянъ усплъ дойти до меня, и я слабо улыбался, глядя на добродушныя лица этихъ простыхъ, безхитростныхъ людей съ горячимъ сочувствіемъ и почтительнымъ благоговніемъ склонившихся надо мной. Вдругъ на лицо мое упала слеза, отъ которой у меня въ груди задрожало сердце; чьи-то грубыя руки схватили и стиснули мою уже холодвшую руку… кто-то осыпалъ ее безумными поцлуями, обливалъ ее горючими слезами… и это прикосновеніе волновало мою душу, какъ никакое другое, никогда не могло этого сдлать… Чей-то голосъ, полный неизбытнаго горя, громко крикнулъ:

— Сынъ мой!.. Это сынъ мой умеръ!.. Они убили его!.. Кто вернетъ мн сына моего?..

И мать упала на колни у моего смертнаго ложа. Я собралъ послднія силы и напрягъ потухавшее зрніе, чтобы въ послдній разъ взглянуть на нее: она постарла, сгорбилась, но лицо ея, носившее отпечатокъ утомленія и глубокаго страданія, было попрежнему полно любви и нжности. А позади матери, среди толпы, стояла съ нжной улыбкой на устахъ Царица Лотоса…

Я видлъ, какъ мать, лицо которой приняло торжественное выраженіе, встала и сказала, обращаясь къ народу!

— Тло его они убили, но души его убить не могли, потому что она — сильна; и это я прочла въ его очахъ въ тотъ мигъ, когда смерть смежила ихъ навки!

Глава X.

До моего замиравшаго слуха донесся глубокій вздохъ, вырвавшійся изъ многотысячной груди народа, и я понялъ, что тло мое умерло не напрасно.

Но душа моя была жива, ибо она была не только сильна, но и неистребима. Наступилъ конецъ страданіямъ, которыя ей пришлось перенести въ этой блдной физической оболочк, теперь безжизненно распростертой на усыпанномъ розами лож; она вырвалась изъ этой такъ крпко и долго державшей ее тюрьмы; да, но лишь для того, чтобы очутиться въ другомъ, красивомъ и неоскверненномъ храм.

Громадная толпа, доведенная до бшенства сопротивленіемъ жрецовъ и моей смертью, грознымъ натискомъ опрокинула все, встрчавшееся на ея пути, и нсколько человкъ тутъ же пали жертвами народнаго гнва; первыми были Агмахдъ и Маленъ. Великій жрецъ лежалъ рядомъ съ моимъ трупомъ, на полу, растоптанный разъяренной толпой; а еще ближе, прижатый ею-же къ ложу, на которомъ я находился, умиралъ Маленъ.

Я парилъ надъ всми въ мистическомъ посмертномъ сознаніи души и слдилъ за оскверненными духами погибшихъ жрецовъ, потмнвшими отъ всякихъ похотей и низкаго честолюбія, которыя раздула въ нихъ до степени всепожирающаго огня Царица Вожделнія; и я могъ видть, какъ они попадали въ тотъ роковой кругъ необходимости, изъ котораго нтъ спасенія. Внезапный исходъ души Агмахда изъ его тла напомнилъ мн мрачный полетъ ночной птицы; съ такой-же быстротой вырвалась изъ своей земной тюрьмы душа Малена, того самого молодого жреца, который когда-то привелъ меня въ городъ. Покорный уставу храма, онъ соблюдалъ тлесную чистоту, и тло это, прислонившееся къ ложу, напоминало сорванный и брошенный цвтокъ и было прекрасно, какъ лилія, впервые развертывающая свою почку надъ ясной поверхностью водъ; но душа его почернла отъ неудовлетворенныхъ жгучихъ желаній.

Я чувствовалъ, какъ Царица-Мать нжно, но вмст съ тмъ крпко держитъ меня, не давая мн вырваться изъ предловъ храма, гд разыгрывались ужасныя событія.