Идол, защищайся! Культ образов и иконоборческое насилие в Средние века

Эвдон принимает сделку, делается разбойником и этим злым ремеслом возвращает потерянные богатства. Однако спустя много лет Ольга, оборотившись ангелом света (in angelum se transformans lucis), ему признается, что никто, кроме Бога, не знает, когда каждому суждено умереть, и — что удивительно — сам советует злодею покаяться: «Дорогой мой, куда бы ни вели эти забавы, не откладывай заботы о своей душе; мне не по нраву, что ты беззаконствуешь больше, чем подобает моей чудесной природе, и, хотя я смеюсь, я не хочу, чтоб над тобой посмеялись те, кто устраивает ловушки на твою погибель. Это ведь дела Сатаны, Берита и Левиафана»[144]. Эвдон исповедуется в грехах, но все равно возвращается к преступлениям, и так повторяется трижды. Когда же он умирает, его душа то ли отправляется в ад, то ли, по неисповедимой милости Господа, получает спасение. Морфей, защитив свою честь, не расправляется с наглым монахом, а помогает ему освободиться из темницы и реабилитироваться перед братьями, поскольку принадлежит к числу «добрых» бесов. По крайней мере, так убеждает Эвдона его собрат Ольга, стремящийся завладеть душой рыцаря. Впрочем, и Ольга оказывается в высшей степени амбивалентен и останавливает свою жертву на пороге вечной погибели.

История-ловушка, поведанная Вальтером Мапом, не единственный сюжет о бесовской обиде на «карикатуру», который бытовал в Средневековье. Гораздо известней была другая, родственная история, кочевавшая по сборникам чудес Богоматери и коллекциям «примеров» для проповедей. Она явно воспринималась не просто как занимательный или даже назидательный анекдот, а как свидетельство о подлинном чуде. Откроем, к примеру, «Чудеса Девы Марии» (1218–1236) Готье де Куэнси или «Кантиги Девы Марии» кастильского короля Альфонса X (1221–1284). Там можно прочесть о том, как дьявол в обиде сбросил с лесов художника, который осмелился изобразить Богоматерь прекрасной, а его уродливым. Мадонна, само собой, пришла мастеру на помощь и спасла его от погибели[145]. В отличие от беса Морфея, здесь дьявол требует проявить к нему уважение, а когда получает отказ, пытается убить обидчика. Что важно, здесь конфликт заканчивается не компромиссом, а чудесным вмешательством Богоматери и посрамлением нечистого.

В одних версиях этой истории ее главный герой — монах, в других — мирянин; в одних — художник, в других — скульптор. Детали меняются, но главное остается: дьявол следит за тем, как его изображают, и не желает терпеть бесчестья. В «Баснях и притчах» (1219–1221 или после 1225) английского проповедника Эда Черитонского мы узнаем, как именно мастер показал Сатану: с рогами и острыми зубами, таким безобразным и ужасным, как только смог. А на возмущение своего персонажа художник отвечал, что тот и правда безобразен, чему «портрет» — подлинное свидетельство[146]. Вряд ли в представлении рассказчиков и читателей подобных историй самая точная и едкая карикатура могла нанести дьяволу какой-либо урон, но она уязвляла его самолюбие. Ее роль можно сравнить с итальянскими pitture infamanti XIII–XVI вв. — изображениями предателей коммуны, банкротов или недобросовестных купцов, которые скрылись, умерли или по каким-то причинам оказались недостижимы для правосудия. Чтобы запечатлеть в памяти сограждан их преступления и лишить их доброго имени (fama), их фигуры — с разными позорными атрибутами (перевернутыми гербами, демонами) или в позорных позах (повешенными за ноги) — писали на стенах общественных зданий[147]. Только здесь «визуальное оскорбление» обращено не против беглого врага, а против врага незримого.