Идол, защищайся! Культ образов и иконоборческое насилие в Средние века

Однако такие сомнения явно существовали. Откроем инквизиционный регистр Жака Фурнье, епископа Памье, который в 1318–1325 гг., стремясь искоренить последние следы катарской ереси, допросил множество жителей деревни Монтайю и других деревень из пиренейских предгорий. Этот документ стал бесценным источником для французского историка Эммануэля Ле Руа Ладюри, который попытался описать все стороны жизни отдельно взятой средневековой деревни и картину мира ее обитателей. Одна из «подопечных» Фурнье — крестьянка Од Форе — как-то призналась своей знакомой (а потом была вынуждена признаться инквизитору), что утратила веру в реальное присутствие тела и крови Христовых в евхаристических дарах (этот догмат, провозглашенный всего за столетие до того, вызывал сомнения и у многих клириков) и вообще веру в Бога (non credere in Deum). Правда, ее слова, как следует из контекста, означают скорее не то, что она перестала верить в реальность Бога, а то, что она утратила на него упование[539].

В 1320 г. крестьянка Гийеметта Бене из Орнолака была вынуждена признаться, что раньше — пока ее не вызвали к инквизитору — считала, что душа смертна, что нет ни рая, ни ада, ни загробного воздаяния. Душа, рассуждала она, — это кровь. Ведь она по опыту знает, что животное, когда из него вытечет кровь, умирает, но ни разу не видела, чтобы из уст умирающего вылетело хоть что-то, кроме легкого дуновения[540].

Перенесемся на два века вперед — из деревни в город, от крестьян и пастухов к ученым клирикам. В 1512 г., за пять лет до того, как Лютер прибил на церковные врата в Виттенберге свои девяносто пять тезисов, в Нидерландах был сожжен доминиканец Херман ван Рейсвейк. Под влиянием аверроистских идей он пришел к выводу о том, что христианство — сплошной обман; что никакого ада не существует; что душа умирает с телом, как учили ученейший Аристотель и его комментатор Аверроэс; что Христос был глупцом и соблазнителем простодушных; что «…столько людей было убито из-за него и его пустого Евангелия»; что Христос не был Сыном всемогущего Бога; что «…вера наша — вымысел, как доказывает пустое Писание, и вымышленная Библия, и бредовое Евангелие»; «я родился христианином, но я уже не христианин, как эти глупцы»[541].

Из Нидерландов отправимся в Италию XIV–XV вв. Именно ренессансная культура, как сформулировал Леонид Баткин, положила «начало всесторонней секуляризации европейского сознания, проторившей дорогу к математико-экспериментальной науке и скептическому вольномыслию XVII–XVIII вв.». При этом образованные городские клирики вплоть до пап, как правило, легко находили общий язык с гуманистами, увлеченными греко-римской Античностью. Многие из них были выходцами из одной среды и разделяли схожие ученые интересы. И для тех и для других была характерна индивидуалистическая религиозность, далекая от мистицизма, эсхатологизма и пророческого духа Савонаролы. «Гуманисты равнодушны не к Богу, а, как правило, к богословию, религиозной метафизике; конфессиональность подверглась своеобразному „снятию“, хотя оставалась не только привычным элементом житейского обихода, но и предметом напряженных этических раздумий и споров». «Начиная с Николая Кузанского и Гемиста Плифона, умножаются поиски просвещенной и универсальной религии, в которой христианство более органично, не только на моральном, но и на метафизическом уровне, было бы способно — в качестве высшей, но не единственной формы такой религии — допустить существование рядом с собой и в себе язычества древних и эллинистической оккультной мудрости, отчасти даже иудаизма и ислама». «Хотя гуманисты и художники Возрождения были христианами, их стиль мышления… включал в себя христианство, а не совпадал с ним. Религия становилась одним из компонентов, а не универсальной системой духовной жизни (в Средние века могло быть сколько угодно нерелигиозных интересов, но по отношению к миру христианских представлений они носили маргинальный характер или адаптировались к нему, собственной независимой системы не образуя)». При этом «безбожие», как оно было мыслимо в XV в., обычно «не выходило за пределы, так сказать, „фальстафовской“ телесности и разгульности, отдавало традиционным средневековым гротеском, карнавальными выходками и шуточками или едким здравомыслием». За редчайшими исключениями, оно состояло «в отрицании загробной жизни, бессмертия души, или попросту в срамном богохульстве», а не в отказе от идеи Бога[542].

Баткин в основном писал о профессиональных интеллектуалах, в меньшей степени о купцах, как Джованни Морелли (1371–1444), который в «Записках» рассказал о своих религиозных сомнениях. Однажды ночью им, по наущению дьявола, овладели тяжелые думы. Не зря ли все, не впустую ли молитвы? Он думал, что, очевидно, со смертью «душа исчезает или становится облачком пара и не в силах ощутить добро или зло… А стало быть, добро и зло обретаются только в этом мире… И эти мысли, приходя мне в голову, заставляли меня тысячу раз ворочаться в постели»[543].