Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

И в который раз я вспомнил нашего законоучителя Гиллеля: он, не рассчитывая на хлеб с неба, рубил дрова, чем и добывал прожиточный минимум. Тем же принципом – не жить за чужой счёт – руководствовался спустя тысячу лет комментатор Торы Раши Шломо бен Ицхак: он зарабатывал тем, что ухаживал за виноградником. Да и не только о хлебе насущном речь. Чтимые в веках мудрецы были высоко образованными людьми во многих областях. У каждого человека свой талант, зачем зарывать его в землю? Творцу не нужна такая жертва. По этому поводу рабби Гиллель говорил: «Кто может вычислить ход небесных светил и не делает этого – Творение Божье они не созерцают, дело рук Его не видят».

Кто бы объяснил, почему некоторые особенно крутые ортодоксы не считают нужным учить своих детей математике, иностранному языку. Ведь таким образом обрекают их на трудности при устройстве на работу, бедность. Широкое образование не может помешать вере. Более того, наука подтверждает веру, на ум приходят слова Эйнштейна о том, что чем больше он постигал мир, тем больше видел перст указующий.

Опять же, упование на Бога не всегда оказывается для ортодоксов достаточным, если заболеют – обращаются к врачам, а когда начинается война, спешат покинуть страну; в аэропорту становится черно от их шляп. А те, кто в вязаных кипах, не на словах, а на деле служат Всевышнему – вскидывают на плечо автомат и идут на передовую. Это Бен-Гурион – наш первый премьер-министр – разрешил ортодоксам не служить в армии, но во время образования государства их было несколько сотен, а сейчас тысячи. Ссылаются на то, что не могут служить вместе с девушками. Почему бы им не сделать отдельный мужской батальон? Впрочем, есть разные типы общин, среди которых есть и солдаты, и специалисты высокого класса, и со временем их становится всё больше.

Для сионистов в вязаных кипах завоевание и защита Земли Израиля – религиозная заповедь. Служба в армии не подвергается сомнению, больше половины выпускников, оканчивающих офицерские курсы с отличием, носят вязаную кипу. При этом не в ущерб религиозному образованию. То самая активная, творческая часть нашего общества. Это они, молодые энтузиасты, создают новые еврейские поселения; свои дома строят за зелёной чертой. Доведись мне жить сначала, стал бы учителем истории, ездил бы из одного небольшого поселения в другое и рассказывал бы детям о наших судьбоносных войнах, о рассеянии и участи поколений, чтобы у них никогда не возникало желания оставить свою землю. Рассказывал бы об антисемитизме в разных странах, который сейчас почему-то усиливается даже в Америке, где евреи чувствовали себя вольготно. Говорил бы, что у нашего народа справедливость превыше всего, ещё в древности, как нигде в мире, раб наравне с господином мог отдыхать в Шаббат, и, если у хозяина недостаток хлеба, он должен разделить хлеб с рабом. И конечно, запрещалось всякое насилие над рабом, ибо в нём также признавалось человеческое достоинство. Рассказывая историю страны, я бы помогал детям понять, вобрать в себя жизнь тысячелетий.

На улице холодно, дождь. В нашей солнечной стране, когда небо закрывается тучами и идёт дождь, улицы сразу пустеют. Я тоже сижу дома, словно в осаждённой крепости. Если отдам Богу душу в дни, когда сосед уезжает к дочери на несколько дней, первым это обнаружит Юваль – мой помощник, который приходит два раза в неделю; у него и ключ есть от нашей квартиры. В Израиле он называется «метапелет», что означает – ухаживающий за больными и немощными стариками. Юваль делает всё, на что у меня уже нет сил.

Вот и сейчас он поменял лампочку в люстре. Я и сам мог бы это сделать, если б залез на стремянку, но боюсь упасть и сломать руку или ногу, тогда окажусь совсем уж беспомощным. За всякую услугу, которая не входит в обязанности метапелета, пытаюсь дать деньги – не берёт. Добрый религиозный человек не хочет брать плату за столь незначительную, по его разумению, работу. Я сказал: «Вот и в прошлый раз не взяли деньги, вы меня ставите в неловкое положение». Он, стесняясь, взял и продолжает стоять, наверное, ждёт моего всегдашнего приглашения пить кофе. Мне ничего не остаётся, как преодолеть в дождливую погоду всегдашнее недомогание и варить кофе.

Юваль репатриировался из российской глубинки, там, в шахтёрском городке, играл в захудалом ресторане на саксофоне. Здесь приобщился к религии, сменил имя и словно вычеркнул из памяти прошлую жизнь. Будто и не было провинциального захолустья Донбасса и шпаны, которая его называла «жидовской мордой». По доброте души Юваль хочет поделиться со мной своими новыми познаниями. Вот и сейчас утверждает неизменность Устного Закона, Талмуда, со времён двухтысячелетней давности.

– Но Устный Закон, в отличие от письменного – Торы, ориентируется на настоящее время, то есть учитывает особенности сегодняшнего дня, – возражаю я.

– Нет, мой рав сказал…

Я в нетерпении перебиваю: