Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

На что рабби возразил: «При этом обе эти религии, согласно истории их возникновения, признали, что унижение и бедность связаны с божественным влиянием больше, чем слава и почёт. Христиане гордятся не королями и рыцарями и не обладателями богатств, а теми, кто пошёл за основателем их религии, превозмогая все лишения, пренебрегая опасностью для жизни. Римляне первых христиан скармливали голодным львам на арене цирка. Так же и помощники основателя ислама терпели великий позор, пока не укрепились; их унижением, бедностью сейчас гордятся мусульмане.[146]

В который раз я возвращаюсь к не оставляющей меня надежде на то, что если я сейчас всё брошу, оставлю единственного внука, дочь и отправлюсь на свою во все времена землю, то послужу примером своим единоверцам; они последуют за мной. Ибо не нужно быть провидцем, чтобы знать: не будет евреям мира в чужой стране.

Хазарский царь спросил: «Что сегодня можно искать в стране Израиля, когда в ней нет Шехины? Близости к Всевышнему можно достичь в любом месте чистым сердцем и великим стремлением к Нему. Зачем же ты решаешься на опасности в пустынях и морях, среди ненавидящих народов?»[147]

Я, то есть рабби, ответил ему: «Сердце очистится и душа вся предастся Всевышнему только в том месте, которое, как мы верим, предназначено для Него… И тот, кто пробуждает в сердцах людей любовь к этому святому месту, он приближает время исполнения наших надежд, ибо не будет отстроен Иерусалим, пока не устремятся к нему сыны Израиля».

Кузари только и оставалось, что благословить рабби, меня значит.

Мысленно я уже простился с моей маленькой семьёй, друзьями, уважением сограждан, славой участливого врача и поэта:

Прости, о Гранада, прости, край чужбины,
Сиона я жажду увидеть руины.

Испания! Блеск твой и шум отвергаю,

К отчизне стремлюсь я, к далёкому краю.

Под небом отчизны я дух успокою,

Священные камни слезами омою.

Забуду о милых, с друзьями порву я,

Лишь странника посох отныне люблю я!

Чрез море направлюсь, достигну пустыни,

Где солнце сжигает остатки святыни.

Там рыщут гиены, насытившись кровью,

Но я, точно братьев, их встречу с любовью.

Там совы рыдают и стонут вампиры, –

Мне стон этот слаще бряцания лиры.

И в львином рыканье мне будет отрада,

Как в звоне вечернем далёкого стада.[148]

Земной Иерусалим в руинах, но есть небесный Иерусалим, и он не под ногами, а над головой – он никогда не будет разрушен. Это накопленная веками духовная энергия моих единоверцев. Молитвы и песнопения в Храме в течение веков поднимались к Богу; то не исчезающая духовная сила – сфера святости, разума, воли. Почему и манит Иерусалим иудеев со всех концов земли… Знаю об опасностях морского пути, где никто не застрахован ни от гибельного урагана, ни от нападения пиратов, но отказаться от своего давнего намерения не могу, ибо утрачу чувство дороги, без которого жизнь не имеет смысла. Знаю о пепелищах и запустении в Иерусалиме, где рыщут дикие звери. Всё принимаю на своей земле – «вой волков, крики страусов покажутся звуками музыки, львиные рыки – пастушьим рожком». «Кто сделает мне крылья, чтобы я мог улететь далеко, унести своё истерзанное сердце к развалинам твоим…»

Время от времени возникают сомнения, одолевает страх пуститься в опасное путешествие туда, где бесчинствуют наши ненавистники. И появляется соблазн остаться на обжитом месте со своей семьёй, коллегами по перу, друзьями. В памяти всплывают весёлые застолья, кувшины с вином и шуточные гимны, что писал в юности:

Тобой всю жизнь я вдохновляться буду
И влагу воспевать твою, как чудо.
Давно с кувшином побратался я –
Сосу нектар из милых уст сосуда…[149]

Или другой стих, написанный чуть позже:

Вот друга дом: войди в него с приветом,
Бокал в руке заменит солнце светом.
Красно вино и в хрустале ясно
И посрамит кораллы алым цветом.
Хрусталь за гранями его бы скрыть желал,
Но нет, и он не преуспеет в этом.
Оно в меня войдёт, и грусть уйдёт,
И связан буду с ним любви заветом.
И каждый тут по-своему хорош,
Будь он певцом, лютнистом иль поэтом.[150]