Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

Возвращается приятное ощущение забвения вином, ожидание неожиданных встреч, интересных разговоров в кругу друзей… Кто знает, какие радости меня ещё ждут здесь. Когда подобные мысли одолевают, я спрашиваю себя:

Не гонишься ль за юностью манящей
Ты всё ещё в свои полсотни лет,
Когда вдали теряется всё чаще
Минувших дней неуловимый след?

Не ищешь ли удобную дорогу

В угоду веселящейся толпе
И не бежишь ли от служенья Богу,
Единственному нужному тебе?..

Да нет же, не ставшая привычной жизнь в Испании прельщает меня. Пугает расставание с дочерью и внуком. Доведётся ли увидеть их…

И если даже суждено мне в муках голодать,
Родные ваши имена я буду повторять.

Не буду думать о себе, о доме и долгах,

Не буду думать о своих потерянных деньгах,

Когда от плоти моей плоть оставить я решил –

Мою единственную дочь, сестру моей души.

А сердце рвётся на куски от мысли, что и сын

Её останется один, останется один.[151]

Но и откладывать исполнение мечты – отправиться на Святую землю – нельзя, кто знает, что может случиться завтра. Согласно Марку Аврелию, «всё следует делать, обо всём говорить и помышлять так, как будто каждое мгновенье может оказаться для тебя последним». Разорённая, пустынная Земля Израиля стала большей реальностью, чем богатая, плодородная Испания. Вспоминая прожитые годы, могу сказать о себе: когда-то в юности мечтал стать непревзойдённым поэтом, впрочем, соглашался быть просто великим стихотворцем. Для чего бросил родительский дом, где мне не было ни в чём отказа, и направился в Кордову – центр поэтического мастерства. Затем я был счастлив дружбой Моше ибн Эзры, найдя в нём наставника и покровителя. Потом чуть ли не потерял себя в призрачной любви к танцовщице – гнался за пролетевшей мимо яркокрылой птицей. При всей смене устремлений души и ума никогда не оставляла мечта о Сионе. Ещё с детства, глядя на книги и рукописи давних времён в сундуке дедушки, слушая его рассказы об Иерусалимском Храме, где пели мои предки-левиты, я грезил о стране, в которой непременно со временем окажусь.

Чрез горы и бездны пройду я повсюду,
Обет я исполню, в Сионе я буду!

Увижу гробницы, услышу потоки,

Чьим волнам внимали цари и пророки.

Абарим[152]

цветущий! Высоты Синая!Я плачу от счастья, о них вспоминая!

Пусть жжёт меня солнце – я рад буду зною!

То родины солнце над степью родною!

Пусть в прах среди камней свалюсь я усталый,

То – прах Иудеи, то – родины скалы!

Умру ли в дороге, не жаль мне и жизни –

Умру среди предков, истлею в отчизне![153]

Я в мерно покачивающемся дилижансе направляюсь к давнему компаньону для очередного улаживания своих торговых дел. Радуюсь нежаркому солнцу, красоте Кордовы, животворящему воздуху… Мелькнула мысль: не на смерть ли я отправляюсь в землю предков; ну да пока человек жив, он не представляет своего небытия. Хорошо бы эта чудесная дорога, по которой сейчас еду, продлилась; всё вокруг в утреннем свете: подсвеченные солнцем розоватые облака на густой голубизне неба, чуть покачивающиеся вершины молодых сосен, вспорхнувшая с ветки птица… Нужно скорей надышаться, насмотреться на этот цветущий мир. Мысленно пожелал хорошего урожая и доброй жизни работающим на придорожном поле людям. Казалось бы, как просто всех любить и каким пустяком кажется обида на соседа, которому не нравятся мои стихи… По дороге навстречу, тяжело опираясь на палку, идёт старик. Он, наверное, подобно мне, думает о своих последних днях и тоже спешит насмотреться на этот мир. И он тоже готов всех любить и простить должников своих… Нет! У меня, в отличие от этого старика, есть ещё одна жизнь! На Востоке – в Земле Израиля!

Настроение радостного ожидания сменяется непрошенными мыслями о том, что ничего не ждёт меня в разрушенном Иерусалиме, кроме бесславной гибели. И может, не стоит отправляться в столь рискованное путешествие, не лучше ли остаться дома и наслаждаться заслуженной славой, нажитым тяжким трудом благополучием? Сколько ещё радостей может случиться здесь… Ловлю себя на вожделенных желаниях юности. Раздумья, сомнения, как это не раз случалось, разрешаются в стихах: