Иерусалим

Снаружи, вдыхая приторную первую четверть сигареты, он вдруг подумал, что все окружающие многоквартирники и коттеджи, уменьшенные из-за расстояния, были почти такого же размера, что и в галерее, – здания былого, попавшие не на тот конец телескопа Альмы. Эти неизвестные люди, ненадолго выглядывающие на далекие балконы, бредущие вдовы под грузом сумок и крепкие парни в сетчатых майках не по возрасту – все точно так же уменьшились до масштаба Королевских фузилеров от «Эйрфикс» – а те так и не выпустили коробку со стебельками перепуганных гражданских, – и Мик с удивлением отметил, что глубина характера, которой он наделял этих далеких прохожих, ненамного серьезнее, чем та, которой он удостаивал пластмассовую фигурку эквивалентных габаритов. Издалека собратья-люди теряли в значении и важности, а не только размере, и их неведомые маршруты становились драмами для напалечных кукол, игрушечными парадами, разыгранными лишь для увеселения скучающего наблюдателя. Ему пришло в голову, что он всегда жил с чувством – распознанным только сейчас, – что если что-то далеко, то оно ненастоящее. Возможно, это касается и времени. Он предположил, что почти все люди смотрят на вещи так же, сами того не замечая. Мик даже не знал, будут ли вообще эти чужая жизнь и чужой опыт хоть сколько-то выносимы, если люди станут относиться к ним как к реальным, как к действительным, как к своим собственным.

Наверху, среди бегущей наперегонки вальной ваты на голубом церулеуме, на миг приняла очертания единой птицы зыбкая и эластичная стая скворцов. Пока что это был эффект намного изощреннее, чем все, что он видел на выставке, хотя Мик первым признает, что последний экспонат его и впечатлил, и выбил из колеи. Бросив взгляд через плечо на панорамное окно яслей, он представил, что кипучее сборище посетителей, набившихся внутрь рамы, само по себе художественное высказывание – возможно, кричащий этюд от одного из яростных веймаровских стилистов вроде Жоржа Гроса или еще кого. Он видел Альму, пытавшуюся то ли утешить, то ли еще больше унизить оскорбленного Роберта Гудмана, а за ней различил двух зловещих старушек – явно сестер, решил он, – которых как будто бы никто не знал, хотя вот они – слушают и воодушевленно кивают, пока Роман Томпсон и Мелинда Гебби со смехом вспоминали что-то требовавшее обильной экстравагантной жестикуляции для стоявшего с недоверчивым видом бойфренда закоренелого анархиста. Еще несколько раз нервно пыхнув весьма укоротившейся сигаретой, словно перед эшафотом, он ввернул бычок во влажную траву под ногами, смирившись с тем, что пора возвращаться, ведь полотнища Альмы сами себя не раскритикуют.

* * *

Нагретый окнами воздух хлестнул его от подпертой двери теплой эфирной фланелью. Лавируя через толкотню вдоль переднего края стола-помехи и проложив маршрут из острых диагоналей, что провел его мимо Дэйва Дэниелса, пары новоприбывших – в ком Мик опознал Теда Триппа и его ушлую и дерзкую подругу жизни Джен Мартин, – плюс понурой и пыльной фигуры, которая вполне могла оказаться дилером Альмы, он наконец прибыл на место, где прервался, у северной стены яслей. Подчеркнуто стараясь не смотреть на промышленно выжженный лицевой ландшафт двенадцатого экспоната, он обратил взор на крупноватый карандашный рисунок с ландшафтом справа.

В этот раз обязательный ярлычок с каракулями приклеился к нижней части незатейливой рамы и гласил просто «Наверху». Вернее, написано было «На веру», а крошечный крестик буквы «х» с указующей стрелкой синими чернилами были добавлены уже под ошибочным названием, словно поспешная и запоздалая поправка. Мик вдруг поймал себя на том, что эта неряшливость начинает огорчать. Обладая прежде очень ограниченным опытом общения с серьезной культурой, он ожидал от этого феномена чего-то большего. Больше профессионализма. Хотя и не ему судить, но Мику казалось, словно сестра подводит Искусство, выставляет в виде какой-то стихийной свалки, а не престижного социального института, каким он его всегда считал. Уже полный предубеждений к тринадцатой части после краткого ознакомления с мазней на этикетке, Мик поднял взгляд к самой широкоформатной работе и нашел ее почти инфантилизирующей в своей чудесности; в своих дивных пропорциях.