Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

Учитывая характер знакомства М. А. Булгакова и Б. Е. Этингофа со времен Владикавказа, естественно предполагать, что это не простое совпадение дат. Вероятно, это свидетельство о том, что писатель знал о новой должности Б. Е. Этингофа, и либо сам решил этим немедленно воспользоваться, едва узнав о его назначении 28 марта, либо, скорее, получил от него указание готовить письма и разносить их. И естественно, что состав адресатов также мог быть определен Б. Е. Этингофом, особенно, учитывая имена А. С. Бубнова и Ф. Я. Кона, то есть его непосредственных начальников в Наркомпросе. Примечательно, что ни А. С. Бубнов, ни Ф. Я. Кон не одобрили это письмо, тем самым приглашение М. А. Булгакова на работу в ТРАМ могло быть организовано только самим Б. Е. Этингофом до или вопреки отрицательной резолюции А. С. Бубнова и Ф. Я. Кона. И произошло оно в тот самый день, когда руководители Наркомпроса вынесли негативную резолюцию. Далее последовала положительная реакция на письмо Г. Г. Ягоды. Возможно, для этого Б. Е. Этингофу пришлось воспользоваться старыми связями со времен работы цензором в ГПУ. Нельзя исключить, что и столь дерзкий тон в письме М. А. Булгаков позволил себе в расчете на покровительство старого и проверенного знакомого.

По поводу телефонного звонка И. В. Сталина 18 апреля можно отметить еще одну весьма примечательную деталь. Хорошо известно, что вождь многократно посещал спектакль «Дни Турбиных» в 1927—1928 гг. и даже выказывал расположение к нему[726]. Спектакль неоднократно снимали и затем вновь разрешали. Осенью 1928 г. Главрепертком снял пьесу, И. В. Сталин лично вмешался и защитил ее. А. В. Луначарский в письме от 2 февраля 1929 г. рассказывает об этой ситуации[727]. Как уже говорилось в первой части, скорее всего, И. В. Сталин был знаком с М. А. Булгаковым лично еще по Владикавказу в октябре 1920 г., когда состоялась премьера его пьесы «Братья Турбины». Маловероятно, что вождь забыл об этом в Москве.

В связи с тем же телефонным разговором прослеживается еще одно чрезвычайно важное хронологическое соответствие, на которое уже обратили внимание исследователи, прежде всего, В. В. Гудкова. Телефонный разговор произошел в пятницу 18 апреля на Страстной неделе (Пасха в 1930 г. была 20 апреля), т. е. ровно через десять лет после чудесного спасения от расстрела во Владикавказе, это спасительное событие вновь состоялось в канун Пасхи. Вполне возможно, что ситуация была срежиссирована, и звонок был назначен на этот день преднамеренно. Об этом разговоре и письме правительству в завуалированной форме вскоре писал М. А. Булгакову П. С. Попов из Ленинграда:

Эйхенбауму внушил, что Вы <…> ни с кем не дружны, что был всего телефонный разговор, причем Вы и не разобрали, кто говорит, да письмишко, и по телефону-то говорили под самую Пасху, а ведь праздники упразднили. Эйхенбаум выпил, закусил и поверил, и перестал ссылаться на Слонимского, «только что» приехавшего из Москвы[728].

Из этого письма следует, что звонок И. В. Сталина породил в писательской среде Москвы и Ленинграда слухи о некоем покровительстве М. А. Булгакову в верхах, а П. С. Попов был вынужден их опровергать. П. С. Попов был близким другом писателя, его первым биографом, можно с уверенностью говорить о его всесторонней осведомленности. Судя по тексту письма, он был в курсе и особых отношений, «дружбы» М. А. Булгакова с Б. Е. Этингофом, которые пытался скрыть от писательской общественности[729]. О том, что сама ситуация была хорошо известна в писательской среде свидетельствуют, в частности, и воспоминания П. Н. Зайцева: