Иерусалим, Владикавказ и Москва в биографии и творчестве М. А. Булгакова

Припрятывал «золотые», рекомендовал делать то же. <…> Портрет Булгакова тех дней очень верно написан Вал. Катаевым в его рассказе «Зимой», Катаев был влюблен в сестру Булгакова, хотел на ней жениться – Миша возмущался. «Нужно иметь средства, чтобы жениться» – говорил он[1278].

Возможно, аллюзией на склонность Ю. Л. Слезкина к активному приспособленчеству к советской действительности явилась и пародийная реплика Аметистова:

Я по себе сужу: когда я пустой, я задумчивый, философия нападает, на социализм тянет[1279].

Еще одна деталь в образе Аметистова была хорошо знакома Булгакову по кавказскому прошлому:

В чемодане <…> портреты вождей. Спасибо дорогим вождям, ежели бы не они, я бы прямо с голоду издох <…> Понимаешь, захватил в культотделе в Баку на память пятьдесят экземпляров вождей. Продавал их по двугривенному[1280].

Возможно, этот эпизод не был прямо связан именно с личностью Ю. Л. Слезкина, но многие из писателей, работавших в кавказских подотделах искусств и отделениях РОСТА, не понаслышке знали о тиражировании портретов вождей. В автобиографии С. М. Городецкого читаем:

Я был назначен заведующим Художественным отделом Баккавроста. Нам отвели огромный чердак, и мы стали выпускать плакаты, портреты вождей – и все вручную. Сохранился в репродукции прекрасный портрет Карла Маркса работы Лейтеса. (Им открывается альбом плакатов под ред. В. Полонского) <…>[1281].

Как уже говорилось, Ю. Л. Слезкин справедливо считается прототипом писателя Ликоспастова из «Записок покойника», о чем свидетельствовала сама Е. С. Булгакова[1282]. Коллизия в романе строится на том, что Ликоспастов неверно и обидно описал Максудова в своем рассказе «Жилец по ордеру»:

И я, отложив Лесосекова, принялся за Флавиана и даже Ликоспастова и в последнем налетел на сюрприз. Именно, читая рассказ, в котором был описан некий журналист (рассказ назывался «Жилец по ордеру»), я узнал продранный диван с выскочившей наружу пружиной, промокашку на столе… Иначе говоря, в рассказе был описан… я! Брюки те же самые, втянутая в плечи голова и волчьи глаза… Ну, я, одним словом! Но, клянусь всем, что было у меня дорогого в жизни, я описан несправедливо. Я вовсе не хитрый, не жадный, не лукавый, не лживый, не карьерист и чепухи такой, как в этом рассказе, никогда не произносил! Невыразима была моя грусть по прочтении ликоспастовского рассказа, и решил я все же взглянуть со стороны на себя построже, и за это решение очень обязан Ликоспастову <…> И тут же столкнулся с еще более ужасной мыслью о том, что… а ну, как выйдет такой, как Ликоспастов?[1283]

Вероятно, ужас Максудова перед такой перспективой отражал отношение самого М. А. Булгакова к сочинениям, выходившим из-под пера его старого и старшего товарища к началу 1930-х годов. Раздражение Максудова вызвано неверным описанием, содержащимся в рассказе Ликоспастова. Здесь содержится аллюзия на «Столовую гору» Ю. Л. Слезкина, которой М. А. Булгаков был недоволен, и знакомый мотив литературной неправды, о которой он пишет в своей статье. Но в этот период для М. А. Булгакова это уже было не «областью красивой лжи», а потерей писательской репутации, т. е. лица.