Иерусалимские дневники (сборник)

Легко реальность подменив,

тактично, гибко и сердечно

в картину мира входит миф

и поселяется навечно.

* * *

Мне многое сегодня очевидно,

целебный опыт жизни мной добыт:

ведь нас лягают больно и обидно —

всего лишь обладатели копыт.

* * *

Забавно, что былое нам открыто

не настежь и отнюдь не поминутно:

всё то, что совершалось шито-крыто,

и помнится сегодня крайне смутно.

* * *

Ещё о преимуществах лежания:

покой теперь надёжен и упрочен,

а в мысли стало больше содержания,

поскольку лёжа взгляд сосредоточен.

* * *

Я не умею обижаться,

но все попытки усмиряю:

своей судьбой распоряжаться

я и судьбе не доверяю.

* * *

Когда бежишь – горят подмётки,

и плещет алчности волна,

то бедной совести ошмётки

болят, как целая она.

* * *

Когда всё хрупко, слякотно и зыбко

и ждать чего угодно можно вдруг,

случайного попутчика улыбка —

отменно упрочняет мир вокруг.

* * *

Всюду мудрецов сейчас – несметно,

я хоть не завистник, но обидно:

лично я умнею незаметно,

и пока что этого не видно.

* * *

К любой судьбе готовы смолоду,

в совсем негожую погоду

мы с решетом ходили по воду —

и приносили эту воду.

* * *

Слиянья полного не ищет

моё с евреями единство,

и я в духовной даже пище

люблю умеренное свинство.

* * *

Я давно простился с лицемерием

и печалюсь, глядя в небосклон:

к Богу мы относимся с доверием,

бо2льшим, чем заслуживает Он.

* * *

Куда-нибудь въехать на белом коне —

вот радость и сердцу, и глазу,

и жалко, что эта мечта не по мне,

поскольку не ездил ни разу.

* * *

Создатель, дух даря творению

и научая глину жить,

способность нашу к озверению

навряд ли мог предположить.

* * *

Одну мыслишку изреку,

мне поделиться больше нечем:

не ставьте рюмку дураку,

он вам испортит целый вечер.

* * *

Науку вольно жить в неволе

мы самодельно проходили,

довольно часто ветра в поле

искали мы – и находили.

* * *

Я не питаю подозрения

насчёт размеров дарования,

мои пустые умозрения —

души угрюмой пирования.

* * *

Меня постигло озарение,

зачем лежу я так помногу:

лень – это чистое смирение,

и этим я любезен Богу.

* * *

Был озарён я где-то в тридцать

высоким чувством непорочным,

что нежелание трудиться

бывает пламенным и прочным.

* * *

За то ещё ценю свою свободу,

что вижу без полемики и прений

желудочно-кишечную природу

у множества духовных воспарений.

* * *

Однажды гуси Рим спасли

от чужеземного коварства,

за что их жарить отнесли

на пир во славу государства.

* * *

Полон я глубокого почтения

к автору, навязанному мне:

книга изумительна для чтения,

третий день я плаваю в гавне.

* * *

Еврейской мысли ход текучий

ввиду высокой вероятности

всегда учитывает случай

большой внезапной неприятности.

* * *

Ничтожный островок в сухой пустыне

евреи превратить сумели в сад,

и чудо это всажено отныне

в арабский гордый ум, как шило – в зад.

* * *

Едва лишь я умру – с кем не бывало? —

душа метнётся в небо прямиком,

а сброшенное ею покрывало

окажется дурацким колпаком.

* * *

И я, слабея в час дурной,

писал серьёзнейшую скуку,

но чувство жанра, правя мной,

немедля сковывало руку.

* * *

Я чувствую ко всем благоволение,

и умного хвалю, и дурака,

и только вызывает изумление,

что крылышки не чешутся пока.

* * *

Обязан если прихоти Творца

распущенностью духа моего,

не должен я до смертного конца

обуздывать и сдерживать его.

* * *

Догадка иногда во мне сквозит,

что жизненный азарт – весьма игральный,

и весь вокруг житейский реквизит —

не наш совсем, а вовсе театральный.

* * *

Хотя мой ум весьма ничтожен,

но в нём шумит разноголосица:

туда словарь какой-то вложен,

и много слов на волю просится.

* * *

Всегда в конце удавшейся пирушки

мы чувствуем, рассудку вопреки,

что мы – не у судьбы в руках игрушки,

а сами – удалые игроки.

* * *

Вот мистики простейшие уроки:

душа зовёт в минутную отлучку,

и полностью законченные строки

текут через меня под авторучку.

* * *

Уже мы как бы чуть издалека

следим, как вырастают наши внуки,

а если посмотреть на облака,

то думаешь о странности разлуки.

* * *

Мне жалко всех, кто ближе к ночи

и за ночным уже пределом

себя тоской угрюмо точит,

что в жизни что-то недоделал.

* * *

Не стану глупо отпираться я —

да, страх ползёт, как нервный зуд,

меня страшит не операция,

а то, что там они найдут.

* * *

За то, что плохо всё предвидим,

такие бедственные мы:

кого сегодня мы обидим,

тот завтра всем даёт взаймы.

* * *

Я счастлив тем, чем я богат,

моё богатство – пантомима,

и вздев улыбку напрокат,

хожу скотов различных мимо.

* * *

Приятно думать про возможность,

что к Богу явится простак,

осмелясь на неосторожность

Его спросить: за что нас так?

* * *

Всего скорей, что по наитию —

мой ум не ладит с вычислением —

готов я вечером к распитию

с любым народонаселением.

* * *

Я так самим собой напичкан

и чушь такую горожу,

что разве что к небесным птичкам

по чик-чирику подхожу.

* * *

Мы прочные пустили корешки

повсюду в почву, начисто не нашу, —

не Бог ли обжигал нам те горшки,

в которых мы свою варили кашу?

* * *

Шестым каким-то тёмным чувством

я к мысли вдруг ловлю толчок,

что станет сукой и Прокрустом

вот этот милый мужичок.

* * *

У жизни всюду есть звучание —

при свете, ночью и во мгле,

наступит если вдруг молчание,

нас дикий страх пригнёт к земле.

* * *

Ход жизни рвёт порой плотина,

прервав течение и бег,

и тут беснуется скотина,

и каменеет человек.

* * *